– Расскажи мне, Насыр-кари, о своём городе, ты ведь родом из Казани? О людях расскажи, о последнем хане, которого ты застал, всё хочу знать, что знаешь ты.
– Ох, госпожа, горьки для меня эти воспоминания. Скоро тридцать лет, как я служу семье вашего отца – беклярибека Юсуфа, но видит Аллах, сердце моё никогда не полюбит эти степи. Нет ничего горше неволи, а ещё хуже знать, что никогда не увидишь милый сердцу дом, не услышишь, как плещется Булак, как волнуется Казан-су, как шумит могучий лес за Кураишевой слободой. Сколько лет прошло, а я всё ощущаю прохладу урмана[25], вдыхаю запах прели, мха! О-хо-хо, госпожа моя, зачем бередить так и не зажившую рану, почто мучить старика? – Скупые слёзы заблестели в глубоких складках коричневых, выжженных солнцем щёк невольника.
– Не плачь, Насыр-кари, поверь мне, скоро увидишь свою родину, и там сможешь прожить последние годы, отпущенные тебе Всевышним. – Сююмбика ласково утешала старика, но вдруг замолчала – показалось ей, что урус настороженно вскинул глаза. Она успокоила себя, наверно, пламя отбросило тень на лицо глухонемого.
– О чём вы говорите, госпожа, повторите, не ослышался ли я?
– Я говорю, бабай, что отец не откажет мне в просьбе включить тебя в приданое.
– Приданое?! – старик разволновался ещё больше. – Неужели, госпожа, мою маленькую пери отдают замуж и отдают далеко-далеко от её родных степей?
– Да. – Сююмбика задумалась, она обхватила руками колени, долго всматривалась в пляшущее пламя. – Казань, – еле слышно прошептала она, – как он далёк, мой новый дом.
И только сейчас со всей остротой и болью поняла она, что навсегда, да! навсегда придётся ей покинуть свои степи. Она лишится просторного раздолья, которое так и не смог полюбить старый невольник её отца Насыр, но которое всей душой, всем сердцем любила она. Степи! Без конца и без края, где чувствуешь себя вольной, как ветер, сильной и гордой, как дикий жеребец, где витает дух её предков, где земля и небо покровительствуют ей – дочери Ногаев. Невольно слёзы навернулись на глаза, но, застыдившись того, что она – высокородная малика – плачет перед двумя рабами, Сююмбика резко отодвинулась от костра:
– У! Какой горький дым, все глаза выел!
– Госпожа моя, – засуетился Насыр, – я устрою вас в другом месте.
– Не нужно, – уже мягче произнесла Сююмбика. – Мне и здесь неплохо.