В «Тени Фонвизина» «повелителем теней» Пушкин называет Плутона, а проводником Теней в миры иные – Меркурия (в греческом варианте у него он также встречается как Гермес или Эрмий). Поддерживая эту греко-римскую традицию, Пушкин называет Меркурия «почетным членом адских сил» и одновременно проводником тени усопшего поэта Фонвизина в мир иной («усопшего» поэта и «брата» по перу), которого Меркурий сопровождает в его трансцендентном путешествии:
…меня Плутон
Из мрачного теней жилища
С почетным членом адских сил <Меркурием>
Сюда <в Россию> на время отпустил.
Часть той трансцендентной «обители», которую Пушкин рисует в «Тени Фонвизина» и называет ее «светлы сени» (а герои Булгакова именуют «Покоем» – часть трансцендентной области «Света»), принадлежит Аполлону, который покровительствует художникам и их поэтическим трудам (и творчеству вообще). Подобный образ соотносится с мыслью современника Булгакова – писателя Леонида Андреева о том, что души ушедших творцов, находясь в определенном эгрегоре (по Булгакову, в эгрегоре Покоя, в «обители дальной трудов и чистых нег», по Пушкину), способны принимать участие в творческих актах живущих людей как представители старшего человечества (Андреев называет их план бытования миром даймонов).
Булгаков в «Мастере и Маргарите» развивает подобную мысль, что тени художников из «вечной обители» («даймоны», по Леониду Андрееву, «тени» по Пушкину) на протяжении всей истории человечества инвольтируют в сознание художника образы иной реальности и символы, через которые начинает затем сквозить сама истина мироздания.
Духовное пространство «памятника нерукотворного». Пушкин и сам себе уготовил особое место как особое пространство в этом мире трансцендентных теней, нарисовав вечную «обитель дальную трудов», где будет жить его «душа в заветной лире». Он создал эту конструкцию в своём программном произведении – в стихотворении «Памятник». В нем мы также найдём особое представление Пушкина о прародине художника и символическое обозначение самого человека как храма – жилища для его души (поэтический образ, который многократно встречается в Библии в Посланиях апостола Павла). Он соединяется у Пушкина с античной идеей горацианского памятника и предстаёт как некий эгрегор, как место нетленного творчества («мой прах переживёт и тленья убежит»). В духовном мире поэзии Пушкина всегда уживались христианские мотивы с идеалами античной поэзии: христианские идеалы любви, милости и смирения с античными идеалами свободы, славы и красоты. В стихотворении «Пророк», где обобщение поднимается на необыкновенную высоту, о вдохновении поэта рассказано как о духовном преображении человека, взыскующего света, истины и добра, а о призвании поэта – как о призвании пророка, призванного самим богом. Все те образы, которые в «Памятнике» Пушкина сочетаются с христианскими образами: души, завета, Бога, Божьего лика (Спаса нерукотворного), Христа и христианина и уподобление их нерукотворенному храму – мы встречаем затем и в романе Булгакова в виде развёрнутых метафор и явных или скрытых цитат из Пушкина. И как это свойственно безграничной ноосфере, образы эти начинают жить у Булгакова также обогащённые опытом других художественных миров – через образы Толстого и Достоевского.