С приходом к власти «юбиляра» я и покинул нашу общую с ним родину. Сегодня, годы спустя, его и вправду легче было принять за артиста, загримированного под Горбачева, настолько бедняга изменился – покрупнел, опух, да и в общем сдал. Опознавание упрощала и блямба на голове. На лице юбиляра ни улыбки, ни тени радости, ну хоть бы из вежливости. С какой всё же стати происходит это в лондонском Альберт-Холле? Почему с таким размахом? При чем здесь Голливуд и кинозвезды? В сподручные подвизался даже Стинг, которого одарили возможностью поприветствовать генсека по прямой трансляции. При чем здесь рок-музыка и «скорпионы», престарелые дядьки в садомазохистских нарядах, распевающие сингл не из слов, а из лозунгов, до идиотизма сентиментальных, непереводимо-глупых? Подавался же этот музон под предлогом, что такие вот «хиты» и были в ходу в те годы. И вообще, хит не хит, а Берлинская стена так, дескать, и мозолила бы всем глаза, еще и сегодня, разделяя весь мир на правильный и неправильный, если бы не наш достопочтенный юбиляр.
Опухший соплеменник вызывал жалость. Этакий простолюдин, купившийся на барскую милость и тем самым всех своих сородичей поставивший в один с собою ряд. Я боролся с чувством какого-то внутреннего хаоса. Что еще можно от этого испытывать?
Перед художествами реального мира блекнет всё. Какое место литературе, тексту – вроде того, что сейчас перед глазами читателя, – отводится в мире кривых зеркал? Не безрассудство ли верить в права очередного меньшинства лишь потому, что сам к нему принадлежишь? И почему это меньшинство должно вызывать к себе более уважительное отношение, чем какое-нибудь другое сообщество – например, людей с нетрадиционной ориентацией?
Не досмотрев мистерии до конца, я пошел копаться в книгах: хотелось выбрать что-нибудь на ночь, чтобы не уснуть с отравой на душе. И я сразу же остановился на стареньком томике прозы Хемингуэя с его «Фиестой», – таких книг я не открывал много лет.
* * *
Старыми связями начинаешь дорожить тем больше, чем дальше оказываешься от привычного мира. От всего старого, оставленного позади, в глуши ищешь не спасения, а скорее наоборот – вдруг пытаешься найти в прошлом ответы на всё то, что кажется непонятным, невидимым изнутри, пока живешь обыденной жизнью. Но вряд ли я отдавал себе в этом отчет, когда на следующий день решил позвонить Арно де Лёзу.