– Я не знаю, – выдыхая в звёздное небо, признался мужчина. Мы стояли в тишине, не пытаясь нарушить её неловкими словами поддержки. Тут Вася спохватился и накинул мне на плечи свой пиджак. Очень вовремя. Но вместе с тем – неправильно и как-то лично. Я вдыхала мягкий аромат табака и горького кофе с нотами шоколада, что пропитал всю одежду мужчины, и сама пропитывалась им же.
А возле дома он вдруг предложил:
– Хочешь, оставайся у меня. На мансардном этаже свободная спальня.
Вот знаете, в любой другой ситуации, с другим мужчиной, я бы подумала, что это намёк на ночь, но в нашем с писателем случае… Он всегда только намекал, но никогда не делал и шага навстречу. И лёжа в душной темноте гостевой спали его дома, я закрывала глаза, прислушивалась, в надежде, что он придёт.
Мне этого отчаянно хотелось. И я этого боялась. В своей нерешительности я отдавала право выбрать ему.
Но он не пришёл.
Загородная жизнь пахла берёзовыми вениками, что тётушка сушила в бане. А ещё – немного речной ряской. Но это я преувеличиваю. На самом деле она пахла застоявшейся водой в больших пластиковых бочках. Она цвела, и вот оттуда появлялся сочный речной аромат тины.
Эта жизнь пела стрекотом сверчков и дальним шумом леса. Опять же, берёзового, потому что ельник, чаще всего, безмолвен. Он, как герой страшной сказки, молчал, лишь изредка разрежая тишину уханьем совы, что заблудилась среди разлапистых ветвей.
Моя временная жизнь со вкусом чая с клубникой. Её ароматом, что проносился по дому в утренние часы, когда я неспешно и почти на цыпочках выбиралась из мансарды и шла на огород, ещё влажный от ночной росы, чтобы собрать зверобой, мяту или мелиссу.
Эта жизнь окрасила мою кожу в приятный персиковый цвет, отчего она вдруг стало сухой и тонкой. А ещё от неё теперь пахло тоже странно, травами и мёдом. Я принюхивалась к мылу в ванной и не понимала, почему аромат ромашки и шафрана словно залез вовнутрь.
– Куда поедем? – мы закончили долгую съёмку в студии, и вышли на свежий воздух только ближе к девяти вечера. Вася отбросил телефон в подстаканник и уставился на меня своими янтарными глазами.
– Тебе – тридцать четыре, поехали сразу в пенсионный фонд.
– Спасибо хоть не кладбище, – буркнул писатель, немного уколотый моим сарказмом.
– Пожалуйста, – призналась я.