Дома разразился скандал. Отец настаивал на моём более близком знакомстве с Матвеем. Мама сетовала, что я отказываюсь от такого хорошего мальчика. А я просто не могла понять в какой дурдом попала.
– Вероника, Матвей станет отличным мужем. А ты к нему присмотреться не хочешь! – пыхтел папа, взмахивая руками.
– Это же семейный бизнес, – укоряла мать.
Когда время приблизилось к ужину, я вышла из своей спальни. Подтащила так и не разобранный чемодан к двери и уведомила родителей.
– Я завтра с утра уезжаю.
Не хотелось мне оставаться в доме, где родное дитя продают вместе с пакетом акций. Мы не в средневековье, поэтому задерживать меня не стали. Но и машину не дали. Выразились, что раз я такая самостоятельная и упрямая, то смогу добраться до тётушки и без чужой помощи.
Я пожала плечами. Послала воздушный поцелуй матери, и хлопнула дверью.
Колёса электрички мерно стучали. В окнах пролетали деревни, и при них – железнодорожные станции, где в каждой был местный ларёк. Народ спешил, кто в дорогу, кто к очередной покупке пышного хлеба, что пекли несколько остановок назад, на хлебозаводе. Проезжать там было невыносимо: запах свежей сдобы, хмеля и дрожжей заставляли истекать слюной. Желудок противно забурчал – завтракать не стала дома.
Я оглянулась через спинку сиденья на тамбур: не идёт ли там какая-нибудь бабулька с пирожками. Но кроме старичка в помятой кепке, никого не видно. Жаль.
Старый лак на деревянных сиденьях потрескался и впивался в ладошки. Я отряхнула руки и окинула взглядом почти пустой вагон. Вон, возле стоп-крана – наскальная живопись «Гадом буду, не забуду Лёньку моряка». На мутных стёклах отпечатки детских пальцев. И форточки наглухо закрыты. Три или четыре всего лишь свистят от попутного или поперечного ветра.
До моей станции оставалось больше половины пути, а желудок распевал рулады на весь вагон, который, к слову, был почти пуст. В самом конце степенная матрона вязала крючком салфетку. Напротив неё – девушка в джинсовом комбезе и с двумя клетчатыми сумками, читала газету. В соседнему ряду, на деревянных сиденьях ёрзала дама бальзаковского возраста. Она обмахивала себя сложенной вдвое корреспонденцией, и презрительно косилась на садоводов, что лепетали в углу у входа. У одного в старой резиновой корзине сидели две курицы, что попеременно кудахтали и гадили, поэтому закономерно, что через пару десятков минут птицы отправились в тамбур. Там обосновалась компания молодых ребят. Они вальяжно тянули одну сигарету на троих и чувствовали себя невероятно взрослыми. Один из них, завидев мой интерес, в порыве тестостерона заиграл бровями. Я предпочла сделать вид, что у него – нервный тик.