Следующий день не предвещал ничего хорошего, ночью прошел скудный южный дождик, едва смочивший перегретый асфальт, утром облака разошлись, предоставив восстающему светилу беспрепятственно испарять лужи и хилые ручейки, создавая невыносимую липкую парилку.
Феофан, недавно вернувшийся из очередного хождения по окрестным забегаловкам и продуктовым магазинам и, возможно, помойкам, сосредоточенно лизал под хвостом, примурлыкивая от удовольствия. Уборщица Серафима Каземировна, упорно терла пол в углу комнаты ошметками старой ветоши, похожей на обрывок маскировочной сетки, и также примурлыкивала, искоса посматривая на банку с растворимым кофе и пачку печенья, неосторожно оставленные Станиславом Тихоновичем на рабочем столе, и явно предвкушая сладкий трофей к обеденному столу, накрытому в ее коморке под парадной лестницей. Но ее надежды на богатую поживу в этот раз были тщетными – лекции перенесли из-за внезапно назначенной встречи какого-то заезжего депутата с нашими студентами, и мы с доцентом расслабились, я в мягком изрядно потертом кресле, он на диване у стеллажа с курсовыми работами. Это было его любимое место. Как он сам признался однажды, именно от этого стеллажа, доверху забитого пропитанными соплями и потом студентов аккуратными и не очень папками с наивными, глупыми и откровенно тупыми плодами первых филологических потуг молодых, физически здоровых недорослей, возомнивших себя учеными, он и черпал свою неуемную энергию. Вот и сейчас он плюхнулся на диван с явной целью подзарядиться.
В дверь решительно постучали, не дожидаясь приглашения, в помещение ввалился плотный лысоватый мужчина, гладко выбритый, лощеный, в дорогом костюме с красноречиво поблескивающим значком в виде щита на лацкане пиджака, и безупречных лакированных туфлях. Носить пиджак в такую жару мог только очень уверенный в себе бюрократ или субъект, разъезжающий в машине с кондиционером и не утруждающий себя пешими прогулками, что, в общем-то, одно и то же. Уборщица Серафима, поняв, наконец, что сегодня ей ничего не обломится, быстро собрала свои тряпки и ведра и ворча удалилась. Феофан перестал лизать зад, недовольно пофыркивая на полусогнутых ушел под стол и, нахохлившись, поджав уши и выпучив глаза, настороженно выглядывал оттуда, оценивая расстояние до закрытой двери и вероятность проскочить сквозь нее с разбегу в случае стандартного кошачьего шухера.