Настоятель на секунду сдвинул брови, но тут же как-то чрезмерно великодушно рассмеялся.
– Хо-хо-хо! Так ведь мы монастырские клерки, на нас хозяйство держится. Разве можно всё бросить и уйти куда заблагорассудится? Мы же охраняем храмовое имущество, оберегаем покой учёных монахов. Так и созидается благо… Хо-хо.
– Отец-настоятель, не дашь ли ещё подкрепиться? – спросил его Чисан.
Улыбка с лица настоятеля сразу исчезла.
– Прекращай ты это дело, а, Чисан. Из-за тебя меня вот-вот выгонят. Люди ропщут.
– Выгонят, говоришь? Ну так и славно. Сам же сказал, что хочешь странствовать – вслед за ветром, за облаками. Чего ждать? Идём сейчас. Я покажу тебе путь. Это самое малое, что может сделать для тебя брат в Дхарме, которого ты кормил и поил.
– Опять ты за своё… Чего ты хочешь?
– Как будто сам не знаешь.
– Посмотри на себя… Тебе надо о здоровье подумать. Который уже день это продолжается?
Чисан скривил губы и как-то чуднó улыбнулся.
– Если тебя так заботит моё здоровье, купил бы мне мяса. Напоил бы целебным отваром.
По лицу настоятеля скользнула тень замешательства.
– Нет, вы только послушайте этого горе-монаха!
– А что? Тебе денег жалко? Ну тогда принеси ещё выпивки. А отвары свои пей сам. Вон потому и превратился в стокилограммового борова.
– Ну ладно, ладно. Сейчас принесу. Только ты уж поосторожней. Тем более при госте…
Укоризненно поцокав языком, настоятель вышел.
Немного погодя послушник принёс две бутылки сочжу.
Чисан придвинул блюдце с маринованным острым перцем и налил себе рисовую водку.
– Выпей и ты, Побун.
Я отказался, боясь нарушить обет. Он больше не предлагал.
– Так вы с настоятелем братья в Дхарме?
– Ну да. Выходит, что так. Ещё мальчишками вместе проходили послушание.
– Где?
– В монастыре Судокса.
– А, в Судокса. Это ведь там жила монахиня Ирёп?[5]
– Она жила в скиту за монастырём.
– Я читал одну её книгу, ещё до монастыря. «Сжигая юность».
– Это ты после той книги решил податься в монахи?
– Не совсем…
– Всё это ерунда. У меня вообще не было такой юности, которую можно было бы сжечь.
– Зачем себя этим истязать?
– Это не самоистязание, а жалость к себе.
Возле зала Дхармы загудел колокол. Первое «боммм» вибрировало долго и гулко, затем удары зазвучали чаще, тише, пока наконец не остался только шум ветра. С ветром долетали слова молитвы: