Недавно я столкнулся с термином «мировой поэт», который стал производным от революционного в своё время термина «мировая литература», придуманного ещё Гёте, но получившего развитие только в конце 19 века. «Мировой поэт» – звучит очень свежо. И суть его – в существовании на стыке национальных культур и языков, отражение и выражение духа не одного народа, а всего мира.
Волнующий меня вопрос – стоит ли обложиться книгами и глубоко погрузиться в изучение всей литературы многовековой истории? Кажется, что стоит, но только жизненно необходимо не потерять фарватер и в конце долгого погружения иметь в себе силы оттолкнуться от дна и вынырнуть на поверхность, где воздух будет казаться ещё более свежим, так как ты вернулся выжившим человеком. В какой-то степени даже больше самим собой, чем был до этого.
Погасший город затонул
у перекошенной плотины,
которую воздвиг на месте прежней
новый всеизвестный голос.
Но если всё, что нужно – это закричать погромче,
тогда я погружусь в бесплодное молчание.
Мы забыли, что такое созидание
мучительный истошный труд.
И хотим запрыгнуть поскорее на подмостки,
где поют жонглёры, менестрели и ваганты,
где их приезд и песни для народа – это праздник,
где нам даётся всё, чего мы так давно хотели.
Но здесь нет сколоченных помостов,
однодневных лиц и радостного города,
нет солнца, площади, рукоплесканий, праздника —
нет ничего, о чём мы так давно мечтали.
Но здесь на расстоянии вытянутых рук
лежит огромный неподвижный камень
а под ногами намечает строгий шариат
размытая тропа вдоль чёрных линий
в беззвучной пустоте холодной белизны
и больше абсолютно ничего
– -
По мне так голос никогда
не строит городу плотины,
а тихо отмеряет шаг
по ледникам вглубь Антарктиды.
Он не заговорит с трибун,
а еле слышно прозвучит
тяжёлой поступью по льду
тысячелетних шатких плит.
Кот запрыгивает на колени, ощущая запах сигарет. Глубоко вздыхает и проводит языком по пальцам.
Не то чтобы он коротает время и не знает, чем заняться – он просто тоже ищет радость там, где точно её нет.
Новый год прошёл, и очертания дерева внутри окна напоминают человека. Дождь. И город снова затопило.
И лужи плюсового цвета наполняют высохшие тиртхи пилигрима,
подобно южному карминовому небу, принимающему форму строгого
зрачка.
Но красота – бессильно плачущая в нас тоска по дому, что удлиняет путь от зрячего к слепому.