Новый толчок оглушил.
Я стала тенью. Бесплотной тенью, рыскающей по ночному городу. Фонари жгли глаза. Я перемещалась во мраке. Под навесами, за деревьями. Быстро, словно проматывая пленку вперед. Кошка встала на дыбы и зашипела.
Женская фигура дрожит на горизонте. Зонт. Стук каблуков по мостовой.
Шаг. И я уже за ее спиной. Зонт медленно поворачивается. Зеленые глаза расширяются, рот открывается неестественно широко. Лицо искажается в ужасе. Она падает без чувств.
Все погружается во мрак.
– Тасоом.
Да, это голос бабушки.
Она зовет меня. Но в темноте никого нет.
– Тасоом.
Я вижу дерево. Пораженное молнией дерево. На одной из ветвей сидит сова. Но, как только я приближаюсь, она срывается и улетает.
– Тасоом.
Бабушка?
Я просыпаюсь.
На этот раз не в панике, а с ощущением присутствия. Будто шепот был здесь, в настоящем.
Но развеялся, стоило открыть глаза.
Я зажгла прикроватную лампу. Комната была пуста.
Рельеф амулета ощущался через потную майку. Может, его присутствие и напомнило мне о бабушке? Как говорит доктор Престен, не знаешь, что впитает в себя подсознание.
Три сорок пять. Спать больше не хотелось. Я пошла в душ, встала под струю теплой воды и закрыла глаза.
Тасоом. Значит, тень. Душа. Для шайенов это одно и то же. Но почему это слово пришло в мою голову?
Воспоминания о бабушке начали мучать мою душу. Ее мягкие морщинистые руки, пахнущие травой и землей, гранатовый подол платья, длинные седеющие волосы. Она пела мне песни тихим хрипловатым голосом. Песни на языке шайенов. Мне кажется, я любила бабушку больше, чем маму. И она любила меня. Называла чудом. И относилась как к чуду. Она умерла, когда я училась на втором курсе. Наверное, с этого и началась череда моих депрессий и тревог.
Или раньше?
Надо выпить таблетки.
Спать так и не хотелось. Не знаю, чего я боялась больше – очередного кошмара или тихого шепота бабушки.
Перед глазами всплыло искореженное ужасом лицо женщины с зонтом. Мой мозг болен.
Я надела парку и вышла в ночной город. Улицы всегда принимали и разделяли мою боль.
Холод пахнул в лицо, развевая остатки сна.
Ноги сами несли меня в путь. Мимо разрисованного граффити дома, вдоль пустынных трамвайных путей, вниз, в потемневший от сырости переход под железной дорогой, и вот передо мной раскинулась великая река Миссисипи. Ее течение не было быстрым, но даже слабый шум воды успокаивал. Я слышала, как она качается в русле, плещется в заводях, неспешно продвигаясь вперед.