На телефоне пиликнуло оповещение. Это было напоминание позвонить Ване, решить пару мелочей и поговорить про выбор спектрографа для приуниверситетской лаборатории. Такого счастья тамошние лаборанты в жизни не видывали, и сделка с химиками обещала дивиденды.
– Как считаешь Конь, если бы люди знали секрет, с помощью которого перед тобой открываются все двери, к чему бы это привело?
Иннокентий поморщился, когда услышал "Конь". Детская кликуха теперь раздражала его и привязывала к воспоминаниям, что Иннокентий тоже воспринимал, как вредоносный информационный поток.
– Иван, это очевидно. Наступит анархия, а дальше вымирание большей части людей.
Для Ивана не были секретом скептические взгляды Иннокентия на человечество, и он отнёсся к этой мысли спокойно.
– А как именно все вымрут?
– Начнут себе все, кто что хочет заказывать с помощью секретного "ключа". Начнутся конфликты интересов, междоусобицы, мировые войны. Останется небольшая группа выживших руководителей, которой возьмут на себя контроль над секретным ключом. Будет решено ограничить доступ людей к этой технологии, или что это, ради выживания. В таком состоянии человечество продержится некоторое время, но алчность возьмёт верх над благоразумием и технологию начнут снова использовать, но теперь только самопровозглашённые "хранители" ключа.
– А что собой представляет эта технология? – встрепенулся вдруг Иван.
– Мне то откуда знать, это ты предложил спрогнозировать будущее человечества, с супер-ключом.
Иван продолжал что-то говорить, беззвучно шевеля губами, но Иннокентий его не слышал. Его взгляд устремился в какие-то дали. Он уже думал над следующей строкой биографии, его посетило внезапное озарение. По-быстрому решив вопрос с доставкой, Иннокентий на всех парах понёсся домой, чтоб продолжить письмо и не растерять по дороге интересные идеи, которые подкинул вопрос Ивана.
Иннокентий был большой мыслитель. Мысли с такой скоростью проносились в его голове, что перебивали друг друга, наслаивались и терялись. Возвращались, изменялись, появлялись новые. Если Иннокентий не успевал записать толковую мысль, приходилось придумывать другую. Это усложняло процесс и нарушало приятный ритм письма. Оно переставало течь по ровному склону и начинало медленно заполнять ярусы, прежде чем продолжить течь дальше, чем-то напоминая полив рисовых террас. Мысли не лились, а будто мешки с камнями катились по ступенькам. И пока очередной ярус не наполнялся мыслями, они не могли беспрепятственно течь дальше. Иннокентий почувствовал, что эта мысль глубже, чем было очевидно.