Потом он вернулся домой.
Домашние его сидели на узлах в прихожей, окружив единственную горящую свечу. Остальные свечи, найденные в доме, не жгли из экономии, и они лежали поверх одного из узлов. Дети притихли и, даже не думая спать, испугано жались к маме. Их карие глаза тепло блестели, отражая пляшущий огонек.
Пьяные крики во дворе усилились, все чаще и чаще звенело битое стекло.
– Что? – спросила жена, и дед понял, что она сходит с ума от беспокойства.
– Плохо, – ответил он. – Весь город без света. Мародеры. Думаю, это надолго. Оставаться нельзя. Уезжаем.
Ему поверили и не стали задавать вопросов.
Дед по-хозяйски прошелся по квартире, собрал вещи, необходимые по его мнению, но забытые женой и детьми. Он тщательно закрыл окна, вынул вилки из розеток, закрыл краны на трубах, словно собирался не бежать из дома, а уехать на пару недель в отпуск. Потом взрослые молча взвалили на спины огромные тюки, чтобы не ходить из дома к машине дважды, а дети, словно цыганята, схватили маму за края одежды.
Они немного помедлили перед тем, как открыть дверь. Остававшаяся позади квартира была уютной и тихой; за ее стенами бушевала стихия. Квартира обещала быть надежным кораблем, шептала, что не страшны ей никакие бури, но дед Сергей предпочитал твердую почву корабельной палубе. Отпирая дверь, он вздохнул, и домашние ответили ему тяжелыми вздохами. Когда все вышли, дед тщательно запер замок, хотя и не верил тому, что когда-нибудь вернется обратно. Ключ он положил в карман, чтобы потом, много лет спустя, найти его на дне огромного сундука и, повесив на веревочку, остаток жизни носить на груди. Сын председателя партийной ячейки, он так и не смог поверить в Бога, но когда было тяжело, когда не оставалось ничего, кроме надежды и веры, ключ этот помогал ему жить.
Двор был полон бедового народа. Люди семейные и тихие сидели по домам, жгли разноцветные, фигурные, припасенные для Нового года свечи и надеялись на скорое спасение.
Звенели, разбиваясь об асфальт, опустевшие бутылки, вопили сигнализацией машины; их хозяева боялись высунуть во двор нос. Кого-то тошнило в кустах, пьяный смех метался в темноте, натыкаясь на стены девятиэтажек и бесконечно множась.
Бордовый жигуленок деда Сергея стоял во дворе в ряду прочих машин. Он не вопил сигнализацией, потому что дед не включал ее, чтобы не выбегать на балкон каждый раз, когда она запищит; на нем не сидела пьяная компания – потому что машина была невзрачной и пыльной.