А потом, в голову Петра внезапно пришло непонятно откуда взявшееся понимание – никто в доме ничего не слышит.
Хоботок, растущий из глубины оскаленного рта: омерзительный, тёмно-коричневый, покрытый волосиками и какой-то слизью неумолимо опускался ниже и ниже, целясь прямиком в шею Петра, словно намереваясь оставить поцелуй на бледной, залитой потом коже…
Если бы не шок, в котором пребывал Пётр, он бы возможно заметил некую иронию судьбы: именно так, придавливая своим весом, он предпочитал «общаться» с симпатичными служанками…
Хоботок был уже совсем близко…
…острая боль, которую тотчас же сменилась зверским холодом, побежавшим, поскакавшим по всему телу от раненой шеи; всхлип, будто бы из полупустой ванны вытащили затычку и окончательно перешедший на визг крик Петра, отчаянно дёргающегося под убивающим его Чудовищем.
Последовал ещё один острый укол боли, и хобот вышел из раны на шее: теперь уже не тёмно-коричневый, а тёмно-красный. Хватка Чудовища ослабла и, высвободив обе руки, Пётр оттолкнул от себя убийцу. Чудеса, но ещё недавно казавшееся стотонным чудовище, отлетело от него в сторону с поразительной лёгкостью. Из пасти с торчащим хоботком раздался странный звук – то ли плач, то ли хохот.
Вскочив на ноги, Пётр ринулся вперёд на монстра, который почему-то двигался теперь медленно и как-то неуверенно.
Удар! – нелепый, неправильно сложенный кулак втыкается в грудь Чудовищу.
Что-то хрустит, будто тараканья спинка под каблуком. Противника кидает назад.
Ещё удар!
Вновь тот же самый звук – не то смех, не то рыдание.
Удар…
Третий раз Пётр ударить не успел. Вновь возвратив прежнюю скорость, Чудовище, одна из рук которого безжизненно висела, ринулось на него, швырнуло со всей дури об стену и, выбив стекло, выпрыгнуло в окно. За его спиной распахнулись яркие, оранжево-красные крылья.
А Пётр, всхлипнув, зашатался и сполз по стене. Минутная горячка отпустила его. Взявшиеся ниоткуда силы закончились.
По груди текло что-то мокрое и горячее, штаны были напротив холодны, но не менее влажны. Позвоночник горел огнём – тварь умудрилась сломать мне хребет, – подумал Пётр, уже чувствуя, как его душа покидает тело.
В последний момент вспомнились слова старой дуры-цыганки: «Ждёт смерть тебя, барин в лесу, который не лес, от человека, который не жив, и не мёртв и, вообще, не человек. Бойся фонарей, в них – гибель твоя».