— А то, — широко улыбнулась Вера, брызжа тёплыми эмоциями.
— Слушай, я побегу, наверное, а то ещё столько дел.
Девушка выразительно посмотрела на пирожки, затем на опустевшую
кружку, в которой был чай, а следом её взгляд переместился на часы
с кукушкой. Кажется, она что-то начала подозревать, но вслух своих
мыслей не высказала, а произнесла совсем другое:
— Ладно, иди. И как-нибудь аккуратненько спросили у Пети, что он
думает о Лиде Егорьевой. Он её знает.
— Всё сделаю в лучшем виде, — пылко заявил я, поднявшись с
табуретки.
Девушка кивнула и проводила меня до двери. Потом я спустился по
лестнице и забрался в машину. Дождь к этому времени уже
прекратился. Я завёл автомобиль и поехал восвояси.
Через пару минут ожили окна домов и городские фонари. Они
принялись освещать переполненные мусорные баки, потрескавшиеся
фасады и бродячих собак, опасливо выбиравшихся из подтопленных
подвалов.
Я стал не так тщательно следить за дорогой, которая вела меня в
центр города. Моё жильё находилось именно там, в престижном по
местным меркам доме. Все мои соседи сплошь владели ларьками с
шаурмой, пекарнями, продуктовыми магазинчиками и прочим мелким
бизнесом. Квартирка у меня была своя: всё, что осталось от былого
богатства.
Некоторое время назад батя дал мне денег и отправил сюда, пока
решал вопросы в столице. На той неделе суд принял окончательное
решение: пять лет в колонии общего режима. Дело было сфабрикованным
и созданным лишь для того, чтобы отобрать весь его бизнес и
заблокировать счета. Батя, кстати, ярый любитель всего
французского, просто перешёл дорогу не тому человеку, поэтому
оказался за решёткой. Такой фортель судьбы предсказуемо ударил по
всей семье. Я из-за этого завяз в глухой провинции, сестра осталась
без денег, а мать подала на развод, и сейчас строит отношения с
бывшим другом отца где-то в Испании.
Пока я был погружен в невесёлые мысли, то успел въехать в свой
двор, после чего умудрился припарковать машину недалеко от
подъезда. Затем проник в него и стал в одиночестве подниматься на
лифте, держа в руках коробку с ноутбуком.
Зеркало, установленное на одной из стен лифта, отражало высокого
хмурого парня с короткой стрижкой. Всё знакомые говорили, что я
похож на мать: те же голубые глаза, тонкие аристократичные черты
лица и даже цвет волос был как у неё — светло-русый. Мелькнуло
мимолётное желание разбить своё отражение. Я уже два месяца не
разговаривал с матерью, и, видимо, её это устраивало, а ведь раньше
она называла меня своим барином. У неё была крепкая уверенность в
том, что она из древнего боярского рода, который чуть ли не к
Рюрику восходит. Основывалась же её уверенность на том, что моя
покойная бабушка говорила, что у нас через поколение передается
очень похожее отклонение, связанное с глазами, которое есть у
некоторых членов нашего древнего рода. Заключалось же оно в том,
что у человека прямо с рождения на одной радужке имелись две черные
точки, а на другой — ещё одно ровно такое же пятнышко. И надо же
такому произойти, что я родился именно с таким отклонением, которое
было у деда, погибшего при загадочных обстоятельствах в сибирской
глуши. Тут же все сказки бабушки стали явью: ну для матери, а не
для меня, немного знакомого с генетикой.