Я открыла последнюю коробку. Здесь хранились самые недавние письма. На них не было марок. Я достала листки бумаги из незапечатанных конвертов и поняла, что это любовные письма, написанные дедом своей жене, с которой он прожил шестьдесят с лишним лет. Бабушка Ева уже потеряла способность связно говорить и забыла свое имя. Мое сердце сжалось, когда я представила, как дед пишет женщине, любимой им столько лет, стремясь донести до нее свои чувства, и при этом понимает, что она не может прочесть ни слова. Красивый почерк моего Бапы складывался в абзацы воспоминаний.
Он писал: «Ева, помнишь, как мы вместе взобрались на холм, где я впервые занялся с тобой любовью?»[1]
У меня отвисла челюсть. Мой воспитанный в католическом духе дед пишет о романе с бабушкой в 1930-е годы, когда они еще не были женаты. Мне пришлось отвлечь тетушек от хлопот с наследством: «Джун, Шеван, вы только послушайте это!»
Я зачитала им вслух этот отрывок, и младшая из тетушек – Шеван – произнесла сквозь смех: «И они еще читали мне нотации о святости девственности до замужества! С ума сойти!»
Вторая тетя, старшая и более серьезная, профессор этики и религии, да к тому же бывшая монахиня, тут же пресекла наше веселье: «Там не было ничего такого, о чем вы подумали!» Она даже не решалась произнести это слово. За нее это сделала я: «Ты имеешь в виду секс? Да брось, Джун! Ты только представь себе Еву и Фила в стоге сена на холме, где они впервые дали волю своим любовным чувствам. Какая романтика! Просто невероятно!» Я специально дразнила ее, чтобы снять напряжение.
Ей было не смешно, но Шеван расхохоталась. Спустя пару секунд легкая улыбка появилась и на губах Джун, которая представила себе жаркие объятия своих родителей до свадьбы, но все же попыталась мягко угомонить нас и сказала, что у нас еще куча работы. Она на какой-то короткий момент позволила себе поддаться силе моего убеждения, но отвлечь ее от дела было невозможно.
Мне этот забавный, словно из кинокомедии, эпизод доставил большое удовольствие. Я знала, что такое конфликт понятий. В 1930-е годы «заниматься любовью» (to make love) совсем не обязательно означало заниматься сексом, как в наши дни. Но с этим письмом все было не так просто. Ведь Бапа написал его не в 1937-м, а в 1997 году. Он описывал в нем события 1930-х годов, но делал это в конце XX века. И он, конечно же, осознавал, что времена изменились и эти два слова значат уже не то, что прежде. Однако, возможно, он сознательно возвращался к их прежнему значению. Может быть, с помощью устаревшего выражения он пытался всколыхнуть заблудившийся разум своей жены и побудить ее вспомнить более сладкий период ее жизни? Или он этой идиомой выражал ностальгию по своим собственным воспоминаниям? Или мы все-таки наткнулись на откровение на смертном одре, своего рода исповедь, за которой стоял скандал и секрет, сохранявшийся вплоть до самой смерти, – что они с Евой, всю жизнь соблюдавшие католические нормы, были любовниками до свадьбы?