– Вы просто обязаны прийти к нам сегодня на чтения! – воскликнула Сюзанна. – Будут наши дорогие друзья Валери Ларбо и Леон-Поль Фарг. И Жюль Ромен тоже. Вы же знаете этих писателей, верно?
– Конечно, приду! Сочту за честь. – От захватывающей перспективы у Сильвии похолодело в животе. Неужели Жюль Ромен? Vraiment?[9] Нашлась бы она, что ему сказать?
– Подходите к восьми. Мы больше не обращаем внимания на воздушные налеты.
Что ж. Позже, в Пале, Сильвия от переполнявших ее впечатлений никак не могла усидеть за маленьким письменным столом и сосредоточиться на испанском эссе. Ее постоянно дразнил легкий запах пыли и лаванды, напоминающий ей об А. Монье – и о самой лавке, и о ее владелице, – но всякий раз, зарываясь носом в рукав, чтобы отыскать источник аромата, Сильвия только убеждалась, что он ей почудился.
Она не могла отделаться от мысли, будто ее нынешняя рассеянность лишний раз подтверждала, что ей не суждено быть писателем, несмотря на огромное количество прочитанных ею книг и твердую уверенность окружающих – от родителей и сестер до старинной подруги Карлотты Уэллс, – что она им непременно станет.
– В тебе сидит Уолт Уитмен, – говаривал ее отец, когда она приносила очередную высокую оценку за школьное сочинение. – Я это знаю, и всё тут.
Но куда там сочинениям до стихов или романов. Сколько ни пробовала себя Сильвия в поэзии и прозе, всегда получалось что-то не то. А великого Уитмена она обожала. Помышлять о том, чтобы даже отдаленно сравниться с ним, или, если на то пошло, с Кейт Шопен[10], или кем-то из сестер Бронте, – казалось ей чуть ли не кощунством. С годами не становилось легче: повзрослев, Сильвия увлеклась литераторами, которые, как она видела, успешно продолжали и приумножали наследие Уитмена, воспевали себя и мир с такой поразительной откровенностью, что, дочитав очередное произведение, она, бывало, по полночи ворочалась в постели, мучаясь вопросами: «Как они это делают? Как проникают в сокровенные глубины моего существа, берут меня за душу, бередят ее, томящуюся взаперти телесной клетки?» Так было в особенности с «Пробуждением» Шопен и еще – с «Портретом художника в юности» Джеймса Джойса. Господи, даже при мысли об этих романах она ощущала, как внутри закипает лава вожделения, восторга и зависти. Вся в поту, Сильвия металась среди простыней, ошеломленная откровенной прямотой, с какой они описывали человеческое тело и его потаенные вожделения, чувство вины и последствия этих вожделений, складывая слова в смущающие душу предложения, обнажавшие такой, как она есть, природу душевной сумятицы их персонажей.