Шторы были задёрнуты. Единственное зеркало в комнате, бывшее частью туалетного столика, оказалось занавешено плотной тканью. Наверняка, причиной этого было некое суеверие, смысла которого Энсадум не понимал. Впрочем, у него имелись свои причины не смотреться сейчас в зеркало. У него всегда были тёмные волосы, из-за которых и без того бледное лицо казалось ещё бледнее. А теперь, после нескольких часов, проведённых на холоде, оно наверняка превратилось в маску смерти, способную напугать кого угодно. Влажная одежда висела мешком – что там под ней, уж не кости ли? Поймав внимательный взгляд слуги, Энсадум откинул со лба локон влажных волос.
И когда они успели так отрасти?
О ногах даже думать не стоило. Казалось, его обувь не чистили целый год, настолько она была грязной. Понимая, что он уже преодолел половину дома с грязными ногами, Энсадум все же переминался с ноги на ногу. К счастью, слуга оказался не столь щепетильным, чтобы заставить гостя снять обувь ещё у порога.
– Сюда, – сказал он, – Пожалуйста. Проходите.
В комнате горело полдюжины свечей, в том числе несколько ароматических. От них поднимался запах ладана, призванный скрыть тяжёлый дух смерти. Возле кровати был поставлен лишний стул. Рядом водрузили наполненный водою таз, с края которого свешивалась пара тряпиц.
Было видно, что его ждали. Это само по себе было хорошим знаком, ведь встречались случаи, когда родственники усопших тайком хоронили или прятали тела родных, надеясь, что кураторы не узнают. Но они узнавали, всегда. И посылали практиков сделать свою работу.
Водрузив ношу на столик рядом, Энсадум раздвинул стальные челюсти саквояжа. Слуга остался у входа. Глядя на него, Энсадум не обнаружил привычного в таких случаях волнения. Обычно люди с куда меньшим спокойствием воспринимали происходящее, а большинство и вовсе предпочитали оказаться в этот момент где-нибудь подальше. Что ж, решил Энсадум, он здесь для того, чтобы сделать свою работу.
Мертвец был прямо перед ним. Лежал на кровати, прямой как стрела – руки вытянуты вдоль тела, угловатый подбородок смотрит вперёд. С ходу было сложно определить возраст: мужчина за шестьдесят, сохранивший толику былой красоты, которая стала особенно заметной после смерти: черты лица заострились, под глазами и у краёв губ пролегли глубокие тени. Издали могло показаться, что перед ним не тело человека, который ещё недавно жил и дышал, а вырезанная из мрамора статуя. И надо сказать, скульптор поработал на славу, придав этому лицу величественное и отрешённое выражение.