, – говорит акушерка, –
два сантиметра»; об этом я никогда не смогу ей рассказать.
– Просто казалось, этого как-то… мало, – говорю я со вздохом. Встаю, устав сидеть в грязи на перроне, запихиваю бутылочку в карман шортов. – До́ма, детей. Тебя. Должна быть в жизни еще какая-то цель, кроме конфет, и сериалов, и попыток сбросить вес, и планов на отпуск, и мысли «скорей бы выходные», и перелистывания страниц в телефоне, и раз в пять лет кулинарных экспериментов с азиатской кухней или походом на винную дегустацию, и фантазий о доме, на который у нас не хватит средств, о машинах, на которые у нас не хватит средств, и красивых садах, на которые у нас не хватит средств, должно же быть что-то, кроме блинов с вареньем, макарон и вегетарианских рагу, нытья по поводу клининговой конторы, вызванного для починки мастера и детских школ; слишком мало просто набить холодильник, морозилку, буфет или попробовать вместе посмотреть порнуху после выпитых тобой трех бокалов вина, и при этом ты все равно сочтешь увиденное там слишком грубым и гадким, ты бы предпочла массаж при свечах и подыскала какой-нибудь долбаный спа-отель со скидкой буднего дня – мне всего этого мало.
Я перевожу дыхание. Она сидит тихо, вжавшись лицом в щечку Бекки, зарывшись носом и зажмурившись, мне плохо видно ее лицо, я думаю, что она плачет, хнычет, хлюпает носом, но когда она поворачивается ко мне, я вижу улыбку.
Она улыбается:
– Дидрик, это все слишком банально даже для тебя. У нас трое детей, мы женаты пятнадцать лет, и ты хочешь меня бросить, потому что тебе… скучно? Ну знаешь…
У меня кружится голова, рана зудит под повязкой, солнце высоко в небе, и жара на перроне становится невыносимой, мне нужно воды, Вилья должна бы уже вернуться с ней, а я сижу тут и выкладываю Кароле самое сокровенное, в то время как она обращается со мной как с идиотом.
– Карола, пожалуйста… Я понимаю, что мои чувства не имеют для тебя почти никакой ценности, но…
Она смеется:
– Прекрати. Просто прекрати. Да, нам обоим за сорок. Да, мы ведем скучную жизнь представителей среднего класса, у нас вилла в пригороде, ты храпишь, у меня целлюлит, а ты, блин, чего ждал?
– Большего, – жалобно отвечаю я. – Не знаю. Просто… большего.
Пара нашего возраста поднимается на перрон в дальнем его конце – папа несет на груди тяжелую сумку, мама везет маленькую прогулочную коляску с плачущим младенцем, резкий писк слышен издалека, у ребенка раскрасневшееся личико, маленькое тельце сотрясается как от спазмов, это не обычный недовольный детский плач, тут что-то другое, болезненное или травматичное, папа идет сквозь толпу и что-то спрашивает у людей, присаживается на корточки, низким голосом настойчиво говорит что-то, долговязый, но осанка хорошая; когда он встает в очередной раз и продвигается дальше, видно, насколько он изнурен, через пару метров он опять присаживается на корточки, что-то есть в нем неуловимо знакомое.