Русский Мисопогон. Петр I, брадобритие и десять миллионов «московитов» - страница 5

Шрифт
Интервал


.

При Петре I эта традиционная матрица взаимоотношений государства и общества подверглась коренной ломке. Теперь государство стремилось осуществлять «надзор за частной жизнью каждого человека, войти в его дом, его семью, следить за его образом жизни, бытом, нравами, даже внешним видом»15. Философские основания этих важнейших изменений ориентиров государственной политики хорошо исследованы16. Но какая повседневная практика скрывалась за риторикой многочисленных и многословных указов и инструкций?17 Какими реальными ресурсами для проведения в жизнь своих многочисленных и претенциозных инициатив обладал царь и его агенты? Каким объемом автономии по отношению к власти обладали российские подданные в различных социальных и географических пространствах Московского царства? Думается, вряд ли все эти вопросы могут кому-то показаться малозначительными.

Но почему именно указ о брадобритии должен представлять особенный интерес для их рассмотрения?

Мне кажется, что вообще сложно найти другой микрообъект, который таил бы в себе столь потрясающие перспективы для изучения природы власти в петровской России. Во-первых, именно эта инициатива Петра I (какой бы анекдотичной она с первого взгляда ни казалась) затрагивала подавляющее большинство политически и экономически активного мужского населения, а значит, обеспечивает для исследователя максимально широкий социальный и географический охват. Во-вторых, это распоряжение Петра I, как никакое другое, пронизывало каждого отдельного индивидуума насквозь, в одинаковой степени как вторгаясь в сферу частной и бытовой жизни, так и затрагивая глубоко укоренившиеся эстетические, гендерные, этнические и даже, не в последнюю очередь, религиозные представления18.

Разумеется, в ходе исследования я имел в виду великие концепции власти, сформулированные М. Фуко, Р. Далем, С. Льюксом и др.19, но при этом старался не придерживаться какой-то концепции специально. Иными словами, я сознательно исходил из «нулевой точки», то есть из позиции абсолютного незнания того, чтó есть власть в петровской России, кто и в каком объеме ею обладал, как происходило ее перераспределение и т. д. У меня имелось на вооружении только «социологически аморфное»20 определение Макса Вебера: «Власть – любая вероятность реализации своей воли в данном социальном отношении даже вопреки сопротивлению, на чем бы эта вероятность ни основывалась»