Садимся в лодку. Седовласый попутчик внезапно заводит разговор:
– А ведь он здесь всегда, и сегодня тоже с нами. Молится за всех. И за весь город. Видишь круги на воде? Это ветер подгоняет волну, чтобы светлее и чище была Волга великая.
– Расскажи, – прошу. – Что за легенда?
Немного замявшись, потом неспешно закурив трубку, лодочник, привыкший, видимо, к подобным просьбам, перехватывает разговор между случайными встречными и будто бы не нам, а кому-то внутри себя, медленно, выждав минуту, нараспев затягивает:
– Поросли уж быльем княжеские тропы. Стены на валах вокруг собора Воздвижения Креста Господня разрушились временем, опустели кладовые с осетровыми потрохами, щедро засоленными на случай нужды и голода романовцев. А потом затянулись земляными рубахами и камни, укрепляющие волжские берега. Только Казанская церковь помнит валуны, сгружаемые с барж, да лодки-романовки, перевозящие бочонки, гвозди, посуду глиняную…
Сгорели, разрушились деревянные церкви, отстроили новые, каменные, сохранив при этом святыни вечные, а ветер развеял по ковылю то, что осталось от запасливых предков, служащих татарским мурзам… Город наш сменил свое название, стал Тутаевом, но сберег в себе православное прошлое, не растерял с революциями, войнами ни святых мощей, ни веры великой.
Появился, знаешь ли, однажды в городе многострадальном человек. Кто-то шептал, мол, босой пришел, с палкой в руках да котомкой за плечами, а кто-то многозначительно ухмылялся: в монастырской рясе да с посохом. Одно точно: не впервые сюда попал странник сей и на гостя не смахивал. Вроде, самый обыкновенный на вид, а приглядишься – виду сказочного: с седой бородой и глазами добрыми, насмешливыми… Будто вернулся откуда-то, а будто и не уходил никуда, а жил здесь всегда. И знал обо всех этот странник что-то такое, о чем не догадывались сами…
Много ли времени прошло, мало ли… стала родной Павлу Груздеву тутаевская земля. Узнали люди о тяжелой судьбе босоногого паренька, прибившегося когда-то к Афанасьевскому монастырю и с тех пор свято уверовавшего в добро на Земле и милость Божию. Выстрадал на своем веку столько, что на всех бы хватило понемногу, да и еще бы осталось! Не обозлился на мир, а только крепче в вере стал да чище духом своим. Может, в утешение и награду за мытарства и муки нечеловеческие и даровал Господь ему прозорливость да великую способность исцелять людей.