Вотинцев выхватил трубку и приложил к уху. В ту же секунду он разразился матерной бранью. Председатель правительства сквернословил, как мужик в пьяной драке. Он перекладывал трубку из одной руки в другую, поднося ее то к правому, то к левому уху. Слышно было как на другом конце провода ему не уступают в богатстве лексики. Так продолжалось минуты три.
Вдруг телефонная буря оборвалась и наступило молчание. В комнате с еще дребезжащими стеклами и шатающимися стенами стало тихо так, что было слышно как стучат в окно редкие снежинки. Ругавшиеся потушили пожар эмоций и привели чувства в порядок.
– Хорошо… – соглашался Вотинцев. – Казармы?… Да!.. Да!.. – кивал он головой. – Полчаса?.. Согласен!.. Жди!
Наконец он положил трубку.
– Сукин сын, сам объявился! – выпустил председатель последние клубы гневного пара. – Просит переговоры! Я ему устрою переговоры! А вы… бояться! На ловца и зверь… А – а?! – Вотинцев окинул повеселевшим взглядом присутствующих. Вздох облегчения прошелся по кабинету. Напряжение на лицах сменилось улыбками.
– Едем в казармы! – радостно объявил председатель и первым толкнул дверь.
* * *
На башне броневика загремел люк, высунулось щетинистое лицо и заплетающимся языком сердито окликнуло:
– 11 -
– Куды?! А ну, погодь!
– Да это же дохтур! Ослеп што ли, Степан? – отозвалось в железной утробе машины.
– Дохтур? – переспросило лицо, уставившись на растерянного пешехода.
– Доктор, доктор! – закивал Валентин в ответ.
– А ну, пачпорт!
– Вот, извольте, – дрожащая рука расстегнула пальто и полезла во внутренний карман за документами.
– Проходь! – смирилось небритое лицо. – Шибче, однако! Вишь, палят… неровен час…
Красноармеец махнул рукой и утонул в люке. Его голос еще погудел и затих.
«Дохтур» облегченно вздохнул и бросился к больнице. Полы расстегнутого пальто захлопали, словно крылья, унося своего хозяина подальше от опасного места.
Валентина в городе знали. Ежедневно он принимал десятки пациентов всяких сословий и званий. Порой до позднего вечера, пока не опустеет больничный коридор. Никого не оставить без помощи – этому правилу он следовал с первого дня своей врачебной практики. Коллеги по-разному относились к нему: кто с восторгом, кто с недоумением. Еще бы, рядом с ними работал профессор, получивший признание за границей, в Варшавском университете, автор научных работ. Это не могло не вызывать симпатии и зависти. Хирург, делавший в провинциальной больнице сложнейшие операции, которому Москва не раз предлагала научную кафедру, удивлял знакомых тем, что выбрал поприще земского врача, «Мужицкого», как тогда говорили.