– Вполне возможно.
– Почему вы так считаете?
Для вящего эффекта я повел в воздухе рукой.
– Много лет назад, когда вы были еще ребенком, я пользовался на родине некоторой известностью.
– В каком качестве?
– Будучи актером лондонского театра, мой дорогой.
– О! – сказал Габриель Шон. – Ну да. Конечно.
– Быть может, вы меня видели в детстве? Когда совсем еще мальчиком сидели в партере с разинутым от восторга ртом. Видели моего Петруччо? Моего Бирона?[10] А может быть, – продолжал я, вспомнив об упомянутых им обстоятельствах ранней поры жизни, – вам просто попадалась на глаза афиша с моим изображением или вы когда-нибудь встречали меня на улице в окружении поклонников, зрителей и журналистов?
– Да, очень возможно, – кивнул Габриель, и при мысли о таком переплетении наших биографий мы на минуту умолкли.
– До чего же порой причудливы жизненные пути, – вновь заговорил он наконец. – И незримые связи между судьбами.
Я собирался ответить, что думаю ровно о том же, но в этот момент появилась хозяйка с тарелками мяса и новым графином вина на подносе, изливаясь в добрых пожеланиях и взволнованно выражая надежду, что двое английских гостей останутся всем довольны.
После этого вторжения наша беседа повернула в менее философское русло, и мы заговорили на более общие темы – туристические, гастрономические, исторические, географические и финансовые. С каждой минутой мы чувствовали себя все свободнее и непринужденнее. Я немного рассказал о старых добрых временах, о Лондоне девяностых, о своей ныне приостановленной артистической карьере. Габриель же о прошлом вообще не говорил, только о будущем.
– Я самое опасное существо на свете, – объявил он, когда мы уже опустошили тарелки и почти допили вино. – Человек с деньгами в поисках какой-нибудь цели.
– То есть вы не знаете, к чему вам стремиться? – спросил я. – Никакой определенной цели нет?
– Должна быть где-то, – вздохнул Габриель, на миг затуманившись. – Но мне еще надо ее найти. Эту мою великую цель.
– Наверное, вы хотите творить добро тем или иным образом? – предположил я.
– Возможно… – неуверенно проговорил он. – Хотя мне кажется, точнее будет сказать, что я просто хочу измениться. А любая перемена сама по себе не имеет никакого отношения к нравственности. Она не добро и не зло. Просто некая трансформация, и все.