(Ванная комната в коридоре. Две свечки: в одной половина воска, другая с еще не подожженным фитильком. Рядом с выключателем в белой рамке фото: она рядом с какой-то женщиной. На крючке рядом с рамкой две нитки деревянных бус, одна – бисерная. В дозаторе жемчужно-белое жидкое мыло. Бледно-голубой коврик. Над зеркалом четыре пузатые лампочки дневного света. Рядом вставлена открытка с «Давидом» Микеланджело. Дверные ручки серебристые и изогнутые, с завитком на конце. Кран тоже серебристый, в форме лебединой шеи. Белая вентиляционная решетка, белая плитка. На внутренней стороне двери зеркало во весь рост. На стене две розетки, в одну включен ночник. В углу у туалета небольшой мусорный контейнер. Занавеска в душе такого же цвета, что и коврик. Круглое окно из молочного стекла, как на корабле.)
В коридоре у двери ванной его уже ждали две кошки, сидя бок о бок. Он потрепал их по головам, почесал за ушами. Когда он вошел в кухню, Талли протянула ему кофе в кружке с Гарри Стайлсом. Эмметт указал на лицо Гарри, опять поблагодарил ее и отпил глоток, тем временем она села за стол.
(На тарелке яичница с беконом и тост. В центре стола масло и джем из местной экологически чистой ежевики, миндальная паста. Графин с водой, два стакана и пузырек ибупрофена.)
– От красного вина обычно болит голова, – положив палец на крышечку лекарства, сказала она и пригласила его сесть. – Как ты относишься к завтраку?
– Лишь психопат отнесся бы к завтраку плохо, – сказал он и принял две таблетки ибупрофена. Накануне вечером он размышлял, не станет ли ужин его последней трапезой, и что теперь? Он проголодался и мечтал о завтраке.
Эмметт и Талли ели и обсуждали дождь, который прогнозировали на выходные. Она опять спросила, как он себя чувствует.
– Лучше… мне лучше, – сказал он.
– Рада слышать.
Он вспомнил о «липовом» письме Джоэлу и почувствовал себя последней дрянью, размышляя, как бы сделать так, чтобы ничего этого не было. Его чувства перетасовывались, будто колода карт: бубны с душевным дискомфортом, слишком остро реагирующие трефы, упрямые пики, туз со своим чувством вины. И его сердце, символ червовой масти, их сердца, которые пока бились. В той или иной степени. Но вот надежда – она и была нужным джокером. Не спутал ли он измождение с безысходностью? Может, они себя чувствовали одинаково среди холодного дождя, надвигающейся темноты.