Разговоры о кино немного скрасили монотонный маршрут, до Пластуновской добрались к вечеру. Станице перевалило за двести лет и еще недавно её населяли почти двенадцать тысяч человек, а теперь жизнь теплилась лишь в редких домиках. Ни патруля, ни охраны – власти давно махнули рукой на этот кусок земли, а местные организовать оборону не смогли или не успели.
– Славное местечко, всё как я люблю, – Кочерга втянул стылый воздух с легким запахом тухлятины, разглядывая сожженные дома, разбитые машины и горы мусора на улицах.
– Тётка на другом краю живёт, минут тридцать еще, – предупредила шатенка.
– Через центр не пойдём, лучше крюк сделать. Тише едешь – дальше будешь, – прошипел доктор, озираясь из-под козырька мятой бейсболки.
Никто не встретился им по пути. Лишь в нескольких домиках бродяги заметили отблески свечей, вся остальная станица безжизненно погружалась во мрак ночи.
– Задержимся тут? Пошарим по хатам? – от жадности Костя даже высунул язык.
Хирург промолчал, а спустя пару минут указал на висельника с отрубленными руками. Покойник болтался на цепи под кроной тополя.
– Один уже пошарил. Не все местные передохли, кто-то еще охраняет порядок.
Шатенка резко остановилась и тоскливо прикусила нижнюю губу:
– Опоздали. Вон её дом.
Люба кивнула на обгоревшие стены с почерневшей треснутой штукатуркой. От жара покорёжилась даже входная металлическая дверь. Оплавленные рамы пластиковых окон уродливо перекосились и теперь напоминали картину Дали «Утекающее время».
– Жаль. Давай искать другое место для ночлега.
– Постойте, я сейчас, – не дожидаясь разрешения, Люба шагнула вперед.
Калитка «вышла на пенсию» и теперь лишь бесполезно поскрипывала на одной петле. Входную дверь давно взломали. Щелкнула кнопка фонарика и слабый луч заскользил по стенам прихожей.
– Ты не пойдешь за ней? – удивился доктор.
Костя стоял с кислой отстраненной физиономией:
– Че я там забыл? Вот нахрен она туда попёрлась?! Рухнет последняя балка и получит по котелку своему пустому.
– А почему не остановил?
– Ну её! На Любку если блажь найдёт, то не переспоришь. Пусть сходит, коли охота.
Пока Кочерга бранился на улице, Люба миновала кухню и вошла в спальню. Здесь сохранилась только железная кровать, под которой вперемешку с пружинами валялись обугленные кости. Уцелевший череп с нижней челюстью лежали на кучке слипшегося пепла.