Матери у меня родной не было. Отец мне говорил, что она умерла еще при родах, и звали ее Катейлина. Злые языки говорили про нее мне всякие гадости. Она была очень красивая, с длинными черными ресницами, глубоко посаженными карими глазами, которые не оставляли равнодушным ни одного мужчину, а ее алые французские пухленькие губки на правильном симметричном овале лица оставляли глубокое очарование ею и загадку в душе. Мой отец как раз-таки и попался в эти оковы и не устоял перед ее тонкой шеей и остальными достопримечательностями лица, невинно прикрытыми длинными, черными кудрявыми прядями. И кстати, лицом я был очень похож на мать, только скулы у меня были более суровые и угловатые, и нос мой был не так мил и мал, но, однако, имел солидную правильную форму и выгодно подчеркивал мой буйный нрав. По версии соседей и недоброжелателей, мать нас бросила, ушла бродить среди новых ухажеров. Кому верить, наверное, тут уже неважно теперь. Живу же я все равно с отцом, и он ничем не хуже, он обо мне заботится.
В начале своей карьеры, так как я был еще очень мал, ему приходилось брать меня с собой на работу. Так безопаснее казалось для него. Он работал в органах правопорядка, в отделе, который отвечал за очистку и выселение тех самых граждан из малоэтажек. Отец и его контора представляли интересы государства, и поэтому каждый участник всех этих действий, в том числе их близкие, попадали под немилость населения. Уходя с этой работы впоследствии, он рисковал остаться так же на улице, без жилья и работы. Он несколько раз порывался это делать, и под угрозами ему приходилось возвращаться обратно. Эта напряженная обстановка еще осталась в моей памяти, будто бы это все происходило вчера. Хоть я был маленький, я все равно все помнил. Остальные же граждане те смутные времена позабыли напрочь уже, и продолжают жить, как ни в чем не бывало. Те времена оставили свой отпечаток на многих семьях, сейчас эта информация закрыта для обсуждения среди народа. И люди предпочитают жить настоящим, не копаясь больше в старых архивах и историях.
Однажды мне пришлось снова пойти с отцом на его работу. Он считал, что если я буду сидеть в коридоре рядом с его кабинетом, то со мной ничего не случится. Теоретически он был прав, так как камер видеонаблюдения в здании было столько же, сколько и сотрудников, и любое даже самое малейшее непристойное движение пресекалось тут же силовиками. А в случае, если силы оказывались неравными, из вытяжки в коридоре поступал усыпляющий газ. Это крайний вариант, за все мое времяпровождение его ни разу не пускали, но рассказывали, как были случаи до моего рождения, когда отец только начал здесь работать. Конечно, делать маленькому ребенку в таких местах все равно было нечего. Но мой отец не задумывался, какой отпечаток мое времяпровождение здесь могло оставить на моей психике. Его больше интересовало то, что я был на его глазах, и всегда говорил после того как выходил из кабинета такую фразу – «все живы, день прошел и ладно».