Я не хотел быть безвольной игрушкой. Мне нравилось быть с могучим Тео и жить среди окружающих меня с раннего детства предметов родного обихода. А если бы тётушки решили по-другому, то про семейный особняк пришлось бы забыть вовсе. Тео говорил, что библиотеку нужно будет продать если мы понадобимся. Он до сих пор думает, что читать на родном языке я не умею. И книги для меня лишь прохлада и леность осенним днем. Ему кажется, что я просто выискиваю картинки, а не слова, отпечатанные сотни лет тому назад предками словистами. Ну да ладно. Он сейчас заботится обо мне. Ему виднее конечно. Поэтому он предложил мне подписать кое-какую бумагу и так смотрел на меня страшно, что я не стал читать сию бумагу и просто поставил свою подпись внизу. Это случилось полгода тому назад. Тяжелые были времена. Теперь Тео мой формальный опекун несмотря на то, что младше меня на три года. Нам было хорошо вместе, чего же более я желал.
Мы жили в прекрасном особняке, построенным под влиянием архитектуры Тюдоров с белым фасадом, остроконечными крышами и рыжими кирпичными трубами, по осени утопающих в сером дыму. По сей день этот дом украшают и змеевидные тени и чужие вздохи. Особняк вмещал в себя десяток светлых спален с широкими панорамными окнами. Часть комнат пустовала: накидки на мебели цвели разрастающимися композициями из прозрачной паутины, дрожащей на сквозняке, и ядовитые оттенки тёмно-фиолетовой плесени, украшали побеленные некогда стены новыми узорами. Две гостиные, соединённые лишь деревянной аркой, сигарная комната, укрепленная тяжёлой дубовой мебелью, да старенький камин, охраняющий огонек сердца дома. Важная же часть семейного интерьера – просторная библиотека, ухожена и чиста – я следил за ней лично: протирал пыль, переворачивал залежавшиеся доминиканские сигары в хьюмидоре, следил за гигрометром и полировал медь. В кабинет отца, мы не заходили вовсе первое время – ещё были свежи воспоминания крепких, увесистых оплеух хозяйственника, практикующего английский бокс.
Кладовые ломились от запасов солений, сыров и разнообразных видов копчёностей. Погреба были наполнены бочками с вином из Медока, Барсака и Краснодарского края. Помимо старых барриков, отец привёз несколько бочек Шато де Талю с красным вином, потенциал развития которого мог составлять пятнадцать лет, а то и больше! И счастью его не было предело. Вино могло бы еще выдерживаться полгода, но мы на семейной дегустации единогласно решили подержать в колыбели Каберне Совиньон до полутора лет. К последней бочке из трех купленных им до его смерти мы еще не прикасались. Хватало стеллажей с ординарными винами. На этом всё.