Мацкович забарабанила пальцами по столу. Она теряла терпение.
– Сколько у нас вчера было посещений? – спросила Юлита. – Сто тысяч уникальных посещений, триста тысяч просмотров! В три раза больше, чем в обычный день. И все благодаря одной статье!
– Дело не в статье. Дело в доносе. При всем уважении твой текст ничего не значил. Он нужен был просто для того, чтобы люди знали, на что смотрят. Его мог школьник написать.
Юлита отвернулась. И прикусила язык.
– А ты знаешь, сколько мы получаем за один клик в рекламу? – спросила Мацкович. – Адам тебе не говорил? Тридцать пять грошей. А кликают примерно четыре процента посетителей. А теперь посчитай, какое состояние мы сколотили на этих трехстах тысячах просмотров.
Большинство коллег Юлиты называли себя “гуманитариями”. Обычно это означало не обширные познания в области литературы и искусства, а скудные познания в области математики. Юлита, дочка учителя физики и бухгалтера, считала как калькулятор. Она быстро перемножила в голове приведенные Мацкович цифры. Получилось четыре тысячи двести. Брутто. А нужно было еще вычесть из этой суммы вознаграждение за донос, гонорар фотографа из агентства…
– Чтобы этот бизнес себя хотя бы окупал, каждый из вас должен выкладывать несколько текстов в день. Если тебя нет в офисе, ты не пишешь. А если ты не пишешь, ты приносишь убытки.
– А если я буду работать над этой темой после работы? В свободное время?
Мацкович встала из-за стола, подвинула стул.
– В свободное время ты можешь быть Орианой Фаллачи[11], – отрезала она. – При условии, что это не повлияет на твою работу в “Меганьюсах”. Юлита… Ты хорошо работаешь, в январе будут ежегодные собеседования. Не провали их, ладно?
– Конечно. А… А если я что-то найду?
– Тогда, конечно, я это опубликую. – Мацкович замолчала, точно о чем-то задумалась. – И выдам тебе маленькую прибавку к зарплате… В размере ставки, которую мы обычно даем за присланную информацию. По рукам?
Тысяча пятьсот злотых! За один текст! Юлита долго не раздумывала.
– По рукам.
– Тогда иди, пока Адам не утомил всех до смерти.
Заместитель директора и правда уже приступил к одному из своих знаменитых монологов. Словно увлеченный собственным пением и не замечающий ничего вокруг глухарь, Адам предавался рассуждениям, густо приправляя их жаргоном, – таргеты, кипиай, бернрейт. И не видел ни пустых глаз, ни еле сдерживаемой зевоты.