– Южачка, – съязвил я.
Девчонка зыркнула в сторону – туда, где в стол был воткнут тесак для разделки мяса.
– А если я тебя убью? – сощурилась она.
– Ну… Тебе натянут ошейник и потащат на цепи за Гуляй-градом, – я усмехнулся. – Наутро от таких только цепь и остаётся. Глушота забирает.
Южачка замолчала, потупила взор и спросила, глядя в никуда:
– И на сколько я здесь?
– Навсегда, – без сомнений ответил я.
Я услышал, как протекает крыша – капли медленно, одна за другой срывались с потолка и тихо стучали об пол. Неужели в Глушоте дождь?
– На-всег-да, – по слогам произнесла южачка, будто пробуя это слово на вкус.
«Кап, кап, кап», – стучала вода.
Стекая по белым, почти молочным щекам, разбивалась о скамью. Солёная южная вода.
* * *
Весна выдалась щедрой на дичь. Лоси развелись в изобилии и выедали даже зобровы пастбища. Волки же укочевали на север, не рискуя драть сохатых, заматеревших в гон.
Даже отец пребывал в приподнятом настроении. Он ставил меня к печи реже обычного, что радовало и меня, и мою настрадавшуюся спину. Но я не обманывался: должно произойти чудо, чтобы я перестал быть для него всего-навсего «хорьком».
А Глушота в чудеса не верит.
В одну из первых недель южачка спросила меня, не утерпев:
– Как тебя всё-таки зовут?
– Хорёк, – просто ответил я, нарезая шмат вяленой зобрятины. Уже и забылся другой ответ, который возможно дать.
Девчонка отложила мою куртку, которую подшивала, и закатила янтарные глаза. Латала доспех она всё так же неумело, как и доселе. Зато больше не пугалась опухших пальцев и длиннющей зобровой иглы.
– Не устаю поражаться твоей прозаичности, – она цокнула языком. – Не могут тебя звать «хорьком». Барона вашего зовут Саулом, Нира – Ниром. Даже эта девушка, от которой у меня мурашки по коже, – поёжилась южачка, – зовётся Михалью. А ты просто лесная крыска какая-то.
– Деды говорят, хорь может прогрызть дыру в спящем зобре и выесть его за три ночи, – я пытался убедить не столько девчонку, сколько себя самого.
– Фу, гадость какая. Но разве возможна такая кондиция, чтобы человеку – пусть и такому дикарю, как ты, – не дали при рождении порядочного имени?
– Не твоё дело, – огрызнулся я. – У самой-то, поди, порядочное имя?
Она сложила руки, красные от шитья, на коленях и самодовольно выпрямилась. Янтарные глаза сделались карими под вуалью густых, странно-тёмных ресниц.