– Надо будет навестить Льховскую, – произнес он.
И навестил. Но дело на этот раз обошлось без меня: Гончаров счел, по-видимому, неуместным брать меня с собой на визит сочувствия. Зато сопровождала его Варвара Лукинична Лукьянова, хотя, по-моему, она и незнакома была со Льховскими. Это была та самая женщина, которая когда-то предала и обидела Гончарова.
Все между ними происходило задолго до моего появления не только в материальном виде, но даже и в вымысле. Однако из обрывков разговоров, из прочитанных вслух некоторых писем я составила общую картину.
История, стало быть, была такова.
Гончаров, как всем известно, родом из Симбирска – как, кстати, и поэт Языков. Но большую часть жизни он провел – и поныне проводит – в Петербурге, а на малой родине своей, там, где гробы предков, он бывал крайне редко. Но в один из приездов случился у него роман, оставивший на сердце незаживающий рубец. И героиней этого романа стала не кто иная, как Варвара Лукинична.
Гончаров – тогда еще относительно молодой и неоспоримо обаятельный и полный жизненных сил – отправился в Симбирск на целое лето, которое собирался посвятить работе над «Обломовым». Но какое там! Увидел в доме сестры гувернантку племянников – Варвару Лукиничну, тогда она была Болтунова, а не Лукьянова, – и все напрочь вылетело из головы и из души: и Обломов, и сестра с племянниками, и вообще весь мир. Все вытеснил образ милой Вареньки.
– Мудрено было не влюбиться! – вспоминал потом Гончаров, уже при мне, в беседе со Льховским, пока тот еще не уехал в Ниццу и, уж конечно, не ушел из мира. – Она была юна, свежа, стройна…
– Как и Софья Александровна, – перебил с усмешкой Льховский, – однако же в Софью Александровну вы не влюбились.
Гончаров вздохнул.
– Я теперь другой. А тогда был еще молод, был способен на большое чувство, да и летний воздух волжский – провинциальный, чарующий: «фиалка в воздухе свой аромат лила», как у Пушкина. Под воздействием этого воздуха и этой влюбленности я творил совершеннейшие глупости: прогуливался с Варенькой под луной, читал ей Байрона: «сердце вновь и вновь твой образ призывает, лелеет тайную любовь и по тебе страдает».
Льховский не смог сдержать смеха, представив, видимо, как Гончаров декламирует этот романтический вздор.
– Вам смешно? Это еще что! – не обиделся Гончаров. – Видели бы вы, как я, становясь в позу испанского гидальго, бренчал ей на гитаре романсы! Вот это действительно был номер! «Ты душа ль моя, красна девица! Ты звезда ль моя ненаглядная! Полюби меня, добра молодца!» – пропел он, и притом весьма неплохо, на мой невзыскательный вкус. Музыку я на дух не переношу, но пение Гончарова выслушала пусть без наслаждения, но и без отвращения.