Она не ответила.
– Может, вам чего-нибудь выпить? – спросил я.
– Я эту их кока-колу терпеть не могу, – поморщилась она. – Жуткое пойло.
– А как насчет водки?
Она вскинула глаза.
– Водки? Да откуда же здесь водка, если Меликова нет? Куда он запропастился? Почему его нет?
– Чего не знаю, того не знаю. А водка у меня в номере имеется. Могу принести.
– Это очень дельная мысль, – проговорила она. А затем добавила, тотчас напомнив мне этим всех русских, кого случалось повстречать в жизни. – Почему она сразу вам в голову не пришла?
Я сходил к себе в номер, взял бутылку – оставалось в ней не так много – и нехотя пошел назад. Поскорей бы Меликов вернулся, я засяду с ним за шахматы и буду играть, пока не успокоюсь. От этой Наташи ждать особенно нечего.
Но когда я снова подошел к ней, она встретила меня совсем другим человеком. Слез как не бывало, она успела припудрить носик и даже улыбалась.
– Где же это вы полюбили водку? – спросила она. – В вашем отечестве ее, по-моему, не слишком жалуют.
– Верно, – согласился я. – В Германии пьют пиво и шнапс. Но свое отечество я давно позабыл и ни пива, ни шнапса не пью. Я, правда, и по части водки не особенно силен.
– Что же вы тогда пьете?
Беседа просто идиотская, успел подумать я, прежде чем ответить.
– Да что придется. Во Франции вино пил, когда была такая возможность.
– Франция, – проговорила Наташа. – Во что ее превратили немцы!
– Я тут ни при чем. Я в это время во французском лагере для интернированных сидел.
– И правильно! Вы же враг.
– Ну да… А до этого я в немецком концлагере обретался. Тоже как враг.
– Что-то я не понимаю…
– Я тоже, – бросил я сквозь зубы. Что за день такой дурацкий, подумал я. Все как по кругу, и мне никак не вырваться.
– Хотите еще глоток? – спросил я. Говорить и правда было совершенно не о чем.
– Спасибо. Лучше не надо. Я и до этого уже довольно много выпила.
Я молчал. На душе было тошно, хоть волком вой. Когда совсем не знаешь, куда себя приткнуть.
– Живете здесь? – спросила она.
– Да. Временно.
– Здесь все поселяются временно. Хотя некоторые потом оседают навсегда.
– И так бывает. Вы тоже здесь жили?
– Да. Но теперь уже нет. Иной раз думаю, лучше бы никогда отсюда не уезжать. А иной раз, наоборот: лучше бы мне этого Нью-Йорка никогда не видать.
Я слишком устал, чтобы поддерживать такую беседу. Столько исповедей мне довелось выслушать, столько судеб, от невероятных до самых заурядных, мимо меня прошло, что на любопытство уже не осталось сил. А уж сетования на то, что судьба забросила кого-то в Нью-Йорк, у меня лично и подавно ни сочувствия, ни интереса вызвать не могут. Это голоса из совсем иной, почти призрачной жизни.