Места силы. Шаманские экскурсы. Том 5. Толстой. Боги. Узел русской жизни - страница 9
И точно так же во время атаки. Николай «не выдерживает», теряет связь со своим социальным «я», для которого имеют смысл такие вещи, как моральная норма, отечество, мнение дядюшки, оценка начальства… Бог войны (тут он похож на бога охоты) не знает, что такое отечество. Одержимому им человеку некогда думать о столь отвлеченных вещах. В атаке надо не думать, а драться, быть берсеркером, зверем, забыть все, кроме святой цели: догнать и зарубить. В этом заключена энтелехейя боя, которая, собственно, и направляет Ростова. Но когда он приходит в себя, вновь становится социальной личностью, все меняется. К боевому мистическому опыту припутываются мысли об отечестве.
Отечество вещь, конечно, тоже мистическая, но – совсем в ином роде. Вот, скажем, на параде Ростовым овладевает божественный дух Царя-батюшки. Царь, несомненно, символ отечества. Одержимость им Николай переживает как влюбленность в Александра I: «Он чувствовал, что от одного слова этого человека зависело то, чтобы вся громада эта (и он, связанный с ней, – ничтожная песчинка) пошла бы в огонь и в воду, на преступление, на смерть или на величайшее геройство, и потому-то он не мог не трепетать и не замирать при виде этого приближающегося слова». Это «приближающееся слово» явно сопоставлено со Словом Отца Небесного.
Такова мистика власти. А в бою и на охоте мистический опыт иной, опыт хищного азарта: «Спокойный Илагин, Николай, Наташа и дядюшка летели, сами не зная как и куда, видя только собак и зайца». Полное единение с целью, тождество жертвы и жреца. Волк или заяц травятся, а охотники и собаки охотятся. Тут перед нами самая суть жертвенного действа (вспомним значение пиктограммы хэн8), в котором жрец, жертва и бог нераздельны.
Ростовы на охоте. Акварель Д. Кардовского, 1911
И кстати, Наташа Ростова, участвующая в этой охоте, переживает мистику травли даже острее, чем Николай. Брат в забытьи измененного охотой сознания что-то бормочет себе под нос о собаке и зайце. А сестра верещит буквально, как сам этот заяц: «Наташа, не переводя духа, радостно и восторженно визжала так пронзительно, что в ушах звенело. Она этим визгом выражала всё то, что выражали и другие охотники своим единовременным разговором. И визг этот был так странен, что она сама должна бы была стыдиться этого дикого визга и все бы должны были удивиться ему, ежели бы это было в другое время».