Там, на разложенном диване, в пижаме, укутанный в тёплое одеяло, лежал Джо. Рядом с импровизированной кроватью стоял тазик для экстренных случаев, а Марко, сидя в одном из кресел, наблюдал за юношей и удивлялся, как такие красивые и вкусные ягоды могут привести в такое плачевное состояние. По словам Джо, которые Марко удалось разобрать, у него ужасно болел живот, его тошнило и знобило, а самое для него ужасное – его лицо стало просто отвратительно. Помимо покраснения и сыпи, губы юноши раздулись, а язык онемел. Он лежал и оплакивал себя, конечно не в буквальном смысле. Это действо выражалось в закрывании своей головы одеялом, время от времени, так как все же, к его глубочайшему сожалению, ему требовался воздух чтобы дышать.
В один из таких приступов отчаяния в комнату вошла Агата. Она с сочувствие взглянула на больного и сказала:
– Всё страшное позади Джо, ты поправишься, – она присела на край кровати и сняла с его лица одеяло, – все не так уж и плохо. Нина тоже была на твоём месте.
– И она тоже? – удивился Марко.
– Конечно. И ей не чуждо такое. Это произошло пару лет назад. Я страшно испугалась тогда, не знала, что делать. Хорошо, что Эндрю приехал с учёбы, он то и понял как вылечить сестру. Его мама учила когда-то. Она ведь все-все могла сделать, только подумает и раз, получилось. Вот она кстати, красавица Глициния, – Агата указала на картину, висевшую над диваном.
Картина была в простой белой раме и написана акварелью. На ней была изображена молодая девушка с такими же, как у Нины золотыми волосами, заплетёнными в косу на голове вперемешку с цветами и с теми же жёлтыми кошачьими глазами, на которых и заканчивалось все сходство матери и дочери. Глициния стояла среди кустов жасмина, светящихся на солнце.
Рядом с портретом Глицинии, висел портрет мужчины. Также написанный акварелью, но немного небрежно. Мужчина походил на Эндрю, такие же высокие скулы, прямые брови, но глаза были голубые как небо, с таким добрым взглядом, какой бывает у счастливого человека. Даже его волосы темно-русого цвета, были точно также коротко острижены и уложены. Однако, во всех этих чертах, проглядывались и черты лица Нины, унаследовавшей от отца приятную наружность.
Заметив куда смотрит мальчик, Агата проговорила:
– А это автопортрет их папеньки. Добрейший был человек. Столько хорошего мне сделал, да и другим тоже. И так сильно любил её.