"Вы гений? Тогда почему не творите?
По паре мгновений в боре и иврите?
Зачем создаёте себя по сюжету?
Любовь в переплёте? Жанетту? Жоржетту?
И иглы под кожу? Уж вы мне поверьте –
Ничто не поможет: пишите о смерти!
Вы все ещё трезвый? Финальную правку?
А что на счёт лезвий? А, может, удавку?"
Искручены вицы неровным зигзагом,
Скрипят половицы под траурным шагом,
Когда через рощу Он гасит огниво
И ищет на ощупь, неспешно, пытливо.
"Там что-то засело на кровле у крыши?
Ещё не стемнело? А можно повыше?
В другом пересчете намного осклизлей?
Куда вы идёте от собственных мыслей?"
Он держит за шею, сжимает аорту,
Пропасть бы в траншею, под землю и к черту.
Остаться на гибкой планиде уступа.
Он шепчет с улыбкой веселого трупа:
"Давайте обсудим, и вытянем жилы?
Куда это люди идут у могилы?
Дорогой без пауз в бессмысленный катет?"
Я вновь просыпаюсь.
Пожалуйста. Хватит
"Если небо лишились дна или плесень укрыла сад,
Если цепь порвала звено, или надвое рвётся шёлк,
Если вдруг догорит луна, никогда не смотри назад –
Не смотри. Только знай одно: я отныне навек умолк"
Белой надписью черный дом, что стоит посреди могил,
Заболел, похудел, оброс. С каждым словом на целый фунт
Выгибается ночь горбом, разрываются нити жил –
Старый дом отдают под снос. Этажи засыпает грунт.
Пальцы веток стучат в окно, между ребер костистых стен
Разрастается темнота, и корнями уходит в пол.
А над крышей трещит сукно под ножами ночных сирен
Хлеб разрезали вдоль хребта, и в гробу подают на стол.
Нежность рубит стальной тесак перед плахой февральских стуж.
Каждый выберет, что хотел, из остатка потекших лиц,
Где любовь подают за так, в скорлупе омертвевших душ
На подносах замерзших тел и в стаканах пустых глазниц.
Посреди беспробудных зим на проспекте Цветных Углов,
Рассыпается старый дом – каждый режет с него куски.
А мертвец мирно спит под ним, на перине чужих голов,
Только кто-то скребет гвоздем вдоль его гробовой доски.
Кто-то вырвал седую прядь из волос выплетая плед –
Перешитое в серый твид, время тянется коллеей.
А мертвец перестал считать после первых десятков лет –
Дни в земле, как земля на вид, и по вкусу – земля землей.
А вот ворон принёс тесьму, и меж ребер засохших шви,
Положив на изгиб руки тишину из гнилых озёр.
Там где черви поют ему о его неземной любви,
А под веками пауки, как всегда, заплели узор.