– Этому пора положить конец! – Матюша, брызжа слюной, не глядел в сторону могучего каратиста Лёньки. – Всему есть какой-то предел. И я не намерен больше терпеть издевательства, этот предел настал. Как хотите. – Но в глаз не дал. Постеснялся.
– В чём дело? – Сухо прервал редактор. – Конкретнее.
– Или я или он! – Матюша уткнул дрожащий перст в Лёньку, тот невинно сморгнул белыми ресницами.
Узнав, в чём суть конфликта, редактор размеренно откашлялся, строго глянул поверх Ленькиной головы на портрет потупившегося товарища генсека.
– Нехорошо, Леонид Васильевич. Должен вам сказать, шутить никому не возбраняется, но надо и меру знать. А этими своими поросятами вы с самого утра по-свински испортили человеку настроение.
– А время? – Заёрзал на стуле Матюша. – Вы знаете, сколько я его потерял, пока копался в подшивке? Пол-репортажа можно написать. Вон в Японии за полчаса простоя не по вине производства выгоняют с работы, а я почти час потерял.
Взгляд редактора говорил – я б вас, япона мать, обоих выгнал, да некем заменить.
Лёнька встал и, раскаянно жмурясь, принёс свои глубочайшие извинения за дружеский розыгрыш. Матюша наконец отдышался. А потом вдруг заалел, может быть стыдно стало за свой про-японский выпад. Не до конца обоснованный и идеологически не совсем выдержанный. Но – делать нечего – всё сказано. Проехали. Может и не посадят.
Обзор газеты за неделю делал Иванов-Бусиловский. Он мягко прошёлся по всем отделам, похвалил коллег за своевременное освещение подготовки к уборке урожая, отметил фельетон Матюши «Мокрое дело» о торговле подмоченным сахаром в районном гастрономе и, пожелав чаще печатать произведения членов литературной группы, осел на скрипучий стул, словно пригвоздив его к полу. Редактор, Владимир Николаевич Белошапка – высокий крепыш, солидную лысину которого ветхим венцом обрамляли редкие, выцветшие волосы, – слушал своего зама, понимающе кивая головой, и посматривал в окно, в окружающую действительность – там ходили суровые люди и весёлые гуси. Как-то вот так. В таком раскладе.
Счастливый Иванов-Бусиловский сегодня не мог никого критиковать. Когда он сел, редактор вопросительно оглядел всех и убедился в окончательном молчании каждого. Значит, пора говорить самому. Редактор вздохнул и насуровил брови.
– Илья Михайлович нынче не в настроении. Вернее, должен вам сказать, слишком в настроении.