Маня бросила молниеносный взгляд вниз: из-под темно-серых отглаженных брюк доктора выглядывали идеально чистые черные ботинки.
– Ах, – только выдохнула Маня.
Доктор отодвинулся чуть дальше. Теперь дистанция вполне приемлемая, и естественно никаких пальцев около лица юной пациентки. Да и были ли они?
– Я настоял на госпитализации, Мария Игоревна. Ваша мама поддержала меня полностью. Теперь я вижу, что не зря, – он дружелюбно улыбнулся и по-приятельски подмигнул Маше, – всякое бывает. Сейчас у Вас не самый простой возраст. Будем надеяться, это был разовый случай. И никаких долгоиграющих последствий на всю вашу оставшуюся жизнь это происшествие не наложит.
Он присел на стол. Так при Маше никто из врачей или педагогов никогда не делал. Только в американских фильмах всякие там преподаватели колледжей, которые общались с учениками так запросто и как будто на равных. Но ведь то кино, а это жизнь.
Тем не менее это действие Машу успокоило, и она впервые робко улыбнулась.
Доктор улыбнулся в ответ. Конечно у него было очень симпатичное лицо. Но улыбка, кажется, слишком широкая. «Птичья» – без колебаний определила Маша. Почему не лягушачья или рыбья? Птичья, и все тут.
Он как будто понял: что-то не так. Улыбка стала более узкой. И Маня потеряла бы это ощущение, если бы одновременно он не наклонил голову чуть набок. Совсем по-птичьи.
Вторая койка в выделенной для Маши палате пустовала. Неуютно и зябко. Маша точно не знала, каково это – сидеть в тюрьме, но именно так она себе и представляла условия заключенных. Тот же неприятный зеленый цвет стен, что в кабинете доктора. Кровати почему-то без спинок, обшарпанные тумбы у кроватей. Не закрываются. Нигде нет ручек, даже самых крохотных. Окно за мелкой рябой ромбовидной решеткой, через которую пробивается тусклый дневной свет. Двери как таковой тоже нет. Лишь проем, за которым расположен пост дежурной медицинской сестры. Через него надлежит пройти, чтобы попасть в такой же «голый» санузел. Естественно, ручек и задвижек и здесь не оказалось.
Все чистое, пахнет дезинфицирующими средствами. Еще бы чуть сильнее – и начала бы болеть голова. Запах балансировал на грани допустимого.
Добрый доктор выдал Маше какую-то книгу из своих личных запасов. Все, что при ней было, она сдала медицинскому персоналу.