И если слезная моя мольба
Прольётся, словно дождь, грехи смывая,
То и меня, ничтожного раба,
Омоет пусть его вода живая.
(из Книги скорбных песнопений, гл. 3, ч. 3)
Весенняя радость и жизненная нега пришли в город точно в срок, ни днем позже, ни днем раньше. Снег прекратил свое существование 27 марта в шесть часов утра, а парковые яблони у Вялого кордона и вдоль всего Звездного проспекта зацвели в середине мая. Грозы ещё неделю назад нещадно, с особой жестокостью портили внешний облик улиц и пешеходных зон, часть молодых лип и вишен повалились и попортили окна Четвертой средней школы с углубленным изучением германского диалекта. Восстановлением чистоты занимались и старшеклассники.
Настасья Шмакова явилась на уроки как положено ей как даме с небольшим опозданием. Одетая во всё чёрное, за исключением белоснежного галстука, кое-как повязанном, она побежала по богато расписанным коридорам в нужный кабинет химии. Окна были открыты настежь, впуская в душные коридоры порцию свежего майского ветра. В домах-муравейниках напротив хорошо виднелись клумбы, где предприимчивые люди выращивали экзотические виды цветов. Пока учитель на себе показывала кровавого цвета раствор роданида калия, Настасья, тщательно переписывая формулу качественной реакции на соединения подобного класса, вдруг негромко зашептала:
– Бог есть любовь, и пребывающий в любви пребывает в Боге…
– Шмакова, – грозный тон учителя оборвал Настасью, – я вижу, что науке ты предпочитаешь религию. Ничего против твоего мировоззрений не имею, но не отвлекайся, пожалуйста.
Настасья опешила и извинилась, хотя сама толком не поняла, что с ней произошло и за что она извинилась только что перед учителем.
Но спустя минут десять, снова во время записи уравнений химических реакций, Настасья зашептала чуть громче первого раза:
– Если говорим, что не имеем греха, – обманываем самих себя, и истины нет в нас…
– Шмакова! – терпение учителя лопнуло окончательно, – Ты во мне разбудила фарисея. Изволь свои проповеди читать директору школы!
– Да с удовольствием! – ответила в присущей манере горделивой девушки Настасья и с вещами покинула кабинет химии.
Но идти особо было некуда. Настасья зашла в дамскую комнату, потому что от такого неожиданного цитирования религиозных текстов хочется разрыдаться что есть мочи. Церковных цитат она набралась от Павла Ромашкова. Она не испытывала к покойному уже никаких чувств, ни любви, ни ненависти, но считала, что он заслуживает нечто большее в любовном плане, чем перспективу самых теплых и страстных отношений с ней самой. В прощальном письме она просила, чтобы он из-за неё ничего плохого с собой не делал, но так никогда и не узнала, что за день до роковой фотосессии в Пороховом квартале, когда Настасья и предложила Павлу все закончить, тот изрезал всего себя, особенно в районе торса.