Первое время она не понимала, почему Нэя не прячет свою грудь, как делали женщины в их провинции, в складках туники, в излишнем объёме одеяния. Но здесь никто не носил туник, а одежда была облегающей у всех, здесь никто не страдал комплексами, даже толстухи или нескладные сами по себе женщины и девушки. Если земляне были безупречны все, своей физической выправкой и ростом, о местных такого сказать было нельзя. Но здешние люди не считали себя такими же, как те, кто жили в провинции, и даже не такими, кто жили в столице. Они вели себя уверенно, и на лицах их была будто печать избранности, что они причастны к миру совершенства. Так что Нэя на их фоне, действительно, имела все права выставляться. Настолько она была всех лучше. Если объективно. А у Икринки как раз и не было объективности отношения к бывшей подруге.
Когда река течёт вспять…
– Ты сидела у реки с книжкой на коленях. На тебе было алое платье. О ком ты мечтала? Ведь ты всегда была мечтательница. Не о том ли, у кого шрам на лице? Сознайся, что он был предметом твоих мечтаний?
Нэя удивлённо заглядывала ему в глаза, стараясь понять, шутит он или нет?
– У него не было шрама тогда. Его за красоту и взяли в театральную школу. Его любили многие девушки, а я была совсем глупой, маленькой, как ты и говорил. Я ничего ещё не понимала. Алое платье я сшила сама. Из дорогого маминого платья перешила. А все смеялись над моим платьем, говорили, зачем ты такое надела? Я сделала открытый вырез, – плечи, руки были видны. На рабочей окраине так никто не одевался. И ткань была воздушная, на чехле. Одна тётка мне кричала: «Мало бабка тебя бьёт! Привлечёшь к себе внимание кого не надо»! А я ей: «Бабушка никогда меня не бьёт»! Правда, бабушка таскала меня за волосы за проступки, и я обычно сильно визжала. Вот соседи и думали, что она меня бьёт.
– За волосы? – спросил он, – Добрый звездочёт Ласкира тебя обижала?
– Я не слушалась. Своевольничала.
Он погладил её по волосам, будто бы только что она терпела бабушкину взбучку. – Мне кажется, что ты была ангельским ребёнком. Как она могла?
– Когда мы резко обеднели, она стала нервной, но всегда жалела, плакала потом.
– А та, в кудряшках, что потом к тебе подсела, Эля? Я её помню ещё с тех времен, когда она воровала пирожные в ресторане, набивая ими сумочку. Я тогда подумал, ведь пирожные дешевле испорченной сумочки.