– Ваша жена удивительно молчалива, – вымолвила Инесса, беззастенчиво играя глазами и будто не замечая, как низко расположился квадрат ее декольте.
– Потому что вы не затронули тем, которые ей были бы интересны, – в той же манере отвечал Павел, даже не пытаясь скрыть направления своего взгляда.
– Неужто мы и не интересны!
Инесса Гриф, жена очередного высокопоставленного чиновника, была достаточно напористо – рассудительной для того, чтобы Анисия на ее фоне показалась неопытной девчонкой, вдобавок какой-то нелюдимой. Невысказанные мысли Инессы о ней нервировали Анисию, а ее тщеславие восставало против нелестного портрета в чьих-то глазах. Ей претило, что это за подгнившим добродушием может уловить и Павел. А вдогонку подступала досада, что Инесса с полувзгляда, с порога возвела между ними неосязаемую стену. Для Анисии, свято верящей, что о широте человека стоит судить по числу людей, которыми он очарован, подобная холодность выступала почти кощунством.
Но когда Инесса начинала перемещаться между шумными манекенами, ее напыщенность растворялась в какой-то лишающей примятой походке. И у Анисии закрывалось желанное подозрение, не является ли апломб Инессы наигранным, пусть и убедительным. Подозревая, какими изворотливыми методами делалась карьера в Империи и сколько человек недополучили свой кусок для обеспечения чьего-то взлета, Анисия кривилась, когда здоровалась с четой Гриф. Муж же Инессы и вовсе вызывал в ней тучные, неспокойные наплывы. Щит их благосостояния будто бы был для них неважен, естественен. Надежно установлен половинчатостью крестьянской реформы и запаян горько-меткими сказками Салтыкова-Щедрина.
Но все это, наверное, было бы неважно, если бы Инесса не была падчерицей отца Анисии. Известнейшего писателя, законодателя мыслей, рьяно переживающего о судьбах Родины Антанта, исписывающего страницы о несчастной доле крестьян и никак не улучшившего жизнь ни одного своего холопа. Его смелейшие эксперименты с запретными дотоле темами будоражили общественность и доводили ее до исступления, до бойкота, до отрицания и повального подражательства. Чего стоила только повесть о том, как отец ради женитьбы на новой женщине позволил малолетней дочери поплавать в озере ночью… И не спас ее, когда она кричала, думая об унаследованном ей недавно капитале. Общественность захлебывалась и наперебой утверждала, что гений писателя безграничен, ибо метания отталкивающего героя, не лишенного мужского шарма, перебитые жаждой обогащения и сладострастием, описаны чрезвычайно смачно.