Я закрываю динамик телефона и хрипло смеюсь, выталкивая из горла каркающие звуки в потолок машины. Чувствуя себя слишком безумной для этого мира.
Если я поеду бухать с Полиной – история повторится и Герман вернется?
Нет, в этот раз все иначе. В этот раз она знает, что у него есть любовница и разговоры будут вовсе не о том, как прекрасно быть замужем и ни о чем не беспокоиться.
Может быть, мне и надо поехать. Посмотреть на то, какую боль я причиняю человеку, который ничего плохого мне не сделал. Прочувствовать ее до конца – и продержаться еще двадцать восемь дней. И еще двадцать восемь. И еще тысячу, две, три тысячи дней без Германа.
А там, глядишь, отпустит.
– Давай в шесть рядом со мной, – говорю я Полине. – Я скину адрес.
И все-таки, когда я кладу трубку, одна маленькая и слишком умная часть меня шепчет на ухо – ты ведь согласилась не для того, чтобы удержаться. Ты согласилась, чтобы узнать, что происходит с Германом.
Как бы мне ни хотелось себя обмануть – перестать слышать эту часть не получается.
Сейчас. Чего ему не хватало?
Когда-то давно я думала, что жизнь – очень простая штука.
Вот правильные поступки – а вот неправильные.
Просто делай то, что правильно и не делай того, что неправильно.
Вот и весь секрет счастья.
Первой проблемой стало определить конкретно: что правильно, а что неправильно.
Как ни странно, в одеяльце, в котором меня забирали из роддома, никто не подложил полное руководство по проживанию жизни. Так что достоверного источника у меня не было.
Приходилось верить людям на слово.
Но чем старше я становилась, тем чаще возникал вопрос – а почему я верю именно этим людям? И откуда они черпают свои знания?
Почему чьи-то чужие представления о том, как правильно, должны управлять моей жизнью? Моей?
С этого момента подчиняться чужим правилам я уже не могла, пока мне не объясняли их смысл. «Ну, просто так принято» и «Так надо» за объяснения не считались.
Как-то вдруг в тридцать лет оказалось, что я теперь совершенно не знаю, как правильно.
И, главное, никто не знает. Не у кого спросить.
Единственный ориентир, который я нашла для себя – не делать людям больно.
До сегодняшнего дня мне удавалось как-то держаться за призрачную надежду, что хоть это у меня получается.
Но когда Полина входит в бар в темных очках в девять вечера, сразу останавливая пробегающую мимо официантку, чтобы попросить бутылку вина, и снимает их, только сев за стол, я понимаю, что обманывала себя.