Что сделал я. Поставил жбан на полку, подобрался и прыгнул.
Запустил руку сквозь клеёнчатые полосы в раздаточном окошке, и, схватив за ворот кителя, выдернул китайца в трапезную, поднял перед собой.
– Комиссарова и Хлебонасущенского не тронь, – толи пригрезилось, толи взаправду пригрозил мне истопник. Позывными и прозвищами Чон Ли ни кого не называл, только по фамилии полной. Я решил, что вообще послышалось: сказано, даже без намёка на акцент.
Дружбаном ни фельдшеру, ни кашевару Чон Ли не был, но завсегда помогал Камсе выпросить у Хлеба дополнительную порцию киселя, своим угощал. Фельдшеру был благодарен не только за лечение, но и за офицерское обмундирование, принятое от лейтенанта в подарок и теперь носимого вместо ханьфу, национального в провинции Ухань костюма. В этом национальном одеянии из тонкого шёлка уханьцу на острове с нещадными ветрами было не выжить. Лейтенантские галифе с кителем (на гауптвахте медику оставили, не нашлось офицерского морского обмундирования малого размера) носил под робой огородника «атомных теплиц», моего приказа погоны спороть, дабы не срамить ВДВ, будучи без офицерской портупеи и обутым в боты, ослушался. Я никак не отреагировал: китаец был лицом гражданским, в личном составе роты не числился даже вольнонаёмным, как японцы-оруженосцы, наёмные работки частной транспортной компании (ЧТК). Мои, комроты, а после и председателя колхоза личные распоряжения исполнял, истопником был справным – и ладно. Комиссаров же облачился в медхалат, зимой накидывал поверх длиннополую офицерскую шинель. Шапку без завязок в «ушах» не снимал и летом. Душком от неё разило соперничающим с вонью от медхалата. Кстати, медхалат у офицера-медика оказался на удивление настоящим, из редкой ноне хлопчатобумажной ткани, ослепительно белым – но то ненадолго.
В вытянутой перед собою руке я пронёс истопника через весь зал к выходу, намеревался вытолкать в тамбур – прочь из трапезной, чтоб своими пятью копейками в гомоне полеводов не усугубил их бунтарский настрой. Но Силыч, снова присевший на табурет, и Камса с Хлебом на полу вповалку остановили мой порыв – преградили мне путь. В замешательстве я свободной рукой врезал китайцу подзатыльник, но тот, пригнув голову, от затычины увильнул. Шлепок пришёлся… по лысине Силыча – кладовщик наклонился стащить фельдшера с кашевара. От такого облома я не сконфузился, потому как опешил: китаец пропал! За шиворот кителя держал на весу, Чон ногами в воздухе сучил, мне нос звёздочкой на лейтенантском погоне оцарапал, и вдруг не стало – исчез.