Всё началось в один зимний вечер. Будучи в отпуске, я занимался обычными домовыми делами, и время уже близилось к ночи. Ещё час-другой и я бы уже лежал на кровати, проваливаясь в сон. Но в какой-то момент я почувствовал недомогание, и меня одолела непонятно откуда взявшаяся лихорадка. Это было неожиданно, ибо ни утром, ни днём никаких предпосылок для её появления я не испытывал. Борясь со слабостью, охваченный неестественным внезапным жаром, я приоткрыл окна, выпил таблетку, сделал себе прохладный компресс и без сил упал на кровать, забыв о своих незаконченных вечерних делах – лихорадка заставила меня отправиться в кровать всего за каких-то десять-пятнадцать минут. Кажется, пока я лежал, у меня не было сил даже чтобы просто думать. Иметь мысль было тяжело – боль растеклась по всему телу, и на её фоне особо выделялась та, что сконцентрировалась в голове. Ворочаясь в беспамятстве, запутываясь и теряясь в намокшем белье, вскоре я погрузился в болезненные объятия Морфея.
Стоит отметить, что во время болезни кто-то спит много и глубоко, но я же переживаю болезнь во сне весьма беспокойно: сновидения странны и непонятны, жар и холод то и дело сменяют друг друга, а сам я часто просыпаюсь среди ночи то с сильной жаждой и заложенным носом, то с ощущением одновременно и усталости, и полного отдыха. Но в тот раз всё было по-другому. И это в какой-то мере меня насторожило – неужели всего за одну ночь отработанный десятилетиями и привычный алгоритм переживания болезни мог измениться? Тогда, за ту странную ночь, я ни разу не проснулся. Более того – на утро чувствовал себя вполне здоровым. Но сознанием моим овладели навязчивые мысли на одну крайне необычную тему…
Дело в том, что в ту ночь мне приснился необычный сон. Он не походил на обычные полуосмысленные лихорадочные видения, полные малосвязанных образов, что я обычно вижу во время болезни. К сожалению, нет. Мне снился пробирающий до костей жуткий зов диких каннибалов. Мне снилось древнее племя, исполняющее первобытный ритуал, неявно, но целью которого, по интуитивным ощущениям, являлся я. В трясущейся пляске, кружа вокруг столба огня, улюлюкая и выкрикивая звуки и слова на неизвестном мне языке, они дёргались резкими движениями, теряя человеческий облик и размываясь в смазанный силуэт. За этим наблюдал высокий шаман, одетый в жуткие одежды, как мне показалось, из кожи, натянутой на кривые кости, – едва ли я могу позволить себе представить, кому они принадлежали. Играли громовые барабаны и гудели зловещие флейты, а наблюдаемые бились в подобии припадка, кружась вокруг огня под высокими тропическими деревьями, и к ним подступали новые и новые соплеменники, и вскоре толпа эта превратилась в движущуюся стену омерзительных копошащихся и выворачивающихся болезненно бледных человекоподобных тел, между которыми словно циркулировала первобытная злоба. Я видел это как будто бы со стороны, всматриваясь в это из-за густых кустов. И даже без их взглядов на меня и каких-либо обращений ко мне со стороны этих пугающих дикарей, во мне бился стойкий, почти панический страх, что их ужасающий ритуал проводился, чтобы позвать меня. Тяжесть страха, словно многотонная груда металла, навалилась на меня, не давая дышать и пошевелиться. Впервые во сне я почувствовал настолько сильный ужас.