Это он позвонил тем сентябрьским вечером, когда сумерки за окном налились болезненной синевой, за облачностью зрела луна, суставы крутило после изменения, а запахи гниющих яблок и рассыхающегося дерева не могли перебить уксусную остроту. Белый глядел на бутылку стеклянным взглядом, и костяшки пальцев, сжатые вокруг горлышка, сводило судорогой так, что он долго не мог распрямить их, чтобы взять со стола вибрирующий телефон.
– Уж полночь близится, а Герман ли на месте? – голос был слегка приглушен динамиком. – Сергей Леонидович говорит. Помнишь?
– Да.
Голосовые связки не до конца вернули прежнюю эластичность, а потому слова выходили невнятными. От запаха уксуса мутило. Успел отхлебнуть или решимости не хватило? Не хватит, говорил себе Белый, потому что бирюк и выродок. Разве это – жизнь?
– Жив, сукин сын?
– Поживее видали.
– Ты мне это прекрати! – строго сказал Лазаревич. – Рано на Ту сторону собираться! Работа есть. В Лес пойдешь.
– Хрена лысого!
Скрутив невидимому собеседнику дулю, Белый толкнул колченогий стол. Бутыль опрокинулась, выхаркнула на пол яд и закрутилась у самого края, балансируя, но все-таки не падая.
– Пойдешь, – повторили в трубке. – Специалист нужен. Слышишь? Позарез! Новости не смотришь, поди?
Белый неопределенно повел плечом. Миром он давно не интересовался, ограничив свое с ним общение редкими вылазками до «Пятерочки». Там поджидало искушение: прилавки со свежим, а чаще – чуть лежалым мясом, женщины с железистым душком месячных, мужчины со свежими порезами бритвой. Так пахла добыча. Все в этом мире – пестрое, живое, дышащее, пульсирующее, наполненное теплой кровью и снующее мимо Белого, – истово дергало за тонкий нерв зверя. Каждый раз, выходя в большой мир, Белый боялся, что снова не выдержит.
Но после звонка Лазаревича – того Лазаревича, что дважды вытаскивал Белого с Той стороны, один раз после срыва, и другой – теперь, – он, склонившись над унитазом, совал два пальца в рот, прочищая желудок от уксуса: вдруг все-таки успел хлебнуть? А уже на следующий день купил билет до Приозерска и трясся в автобусе, вдев в ноздри марлевые тампоны. Попутчики его сторонились, как сторонятся любого чужака, непохожего на них самих, а мимо проносились сосновые леса и болота, болота и леса, и не было им края.
Сперва – Приозерск.