– Нет, не на поезде. И с верхней полки на ходу не падал. Я на своей машине.
– В аварии не был?
– Нет. Ладно бы мне память отшибло – но машина-то цела, сам выгляни в окно.
– Вижу. Всё равно, ты где-то должен был засветиться по дороге – на постах, на заправках, в забегаловках…
– Может, Лизка там осталась? Да нет, с чего бы вдруг?.. А что делать-то теперь? Где её искать?
– Что тебе делать, я скажу: завтра же… нет сегодня ложись ко мне в клинику. А жену твою будут искать другие специалисты. Подожди, я сейчас позвоню кое-кому… А потом поедем к тебе, заодно на месте всё проверим и вещи твои соберём. Я сам тебя отвезу, а то вдруг дорогу забудешь. Я сейчас не шучу.
Я достал из кармана ключи от машины и квартиры и безропотно передал их Малику.
* * *
И вот почти треть века спустя всё вернулось на круги своя – мы опять в том же месте, где долгими зимними вечерами Малик читал вслух сочинения русских и советских классиков. Поначалу он так дико путался в ударениях и коверкал слова, что я однажды чуть не поперхнулся насмерть:
– Висока ф гори фполз ужь и льок тамь в сиром ушэле, свьернувшис ф узель и гльядья ф морье…
И всякий раз, когда я пытался прыснуть со смеху, тут же получал от Лизки – хорошо, если перепечатанным на машинке сборником гумилёвских стихов, а не академическим изданием словаря русского языка. (Малик порой задавал такие вопросы по тексту, что нам с Лизой самим приходилось рыться в справочниках.)
А потом мы с нею, как заворожённые, словно дети на сказочном утреннике, слушали рассказы Малика о его далёкой родине: о её удивительных ландшафтах, где горы сменяются зелёными долинами, а зелёные долины – соляными пустынями; о заморских животных, каких мы могли видеть вживую только в зоопарке, да и то не в каждом; о причудливых поворотах истории с великими переселениями народов, войнами, мятежами и сменой династий императоров, чей род восходил к самому царю Соломону и царице Савской; о том, как на этой древней земле Африканского Рога бок о бок жили, сражались, торговали и боролись за место под солнцем язычники и чернокожие иудеи, крещённые в христианство вожди местных племён и первые адепты ислама, бежавшие в Эфиопию от притеснений курейшитами.
И здесь же мы с Лизой стали свидетелями чуда. Нет, это не было похоже на минутное превращение невзрачной куколки в красавицу-бабочку. Я скорее сравнил бы Малика с тем великим оратором древнего мира, что много лет подряд оттачивал своё мастерство, катая во рту голыши на берегу Эгейского моря. Конечно, африканскому студенту, учившему русский как иностранный, пришлось куда труднее, чем Демосфену, говорившему на родном древнегреческом языке; прошли долгие месяцы, если не годы, пока наш друг не начал выплёвывать свои камешки один за другим. Я не могу точно назвать тот день, когда из его уст широким и чистым потоком наконец полилась литературная великорусская речь. Но такой день настал, и случилось это в стенах всё той же квартиры на берегу речки Карповки: