Эта история помогает объяснить сопротивление России феминизму и то, почему с термином «гендер» связаны сильное замешательство и враждебность. Она также помогает понять ироничное отношение Светланы к своим американским коллегам-феминисткам. При знакомстве с институционализированным, стандартизированным подходом международных феминисток и при их будто бы незнании советской истории и современных российских реалий в сознании многих женщин возникали мысли о неуместности феминизма.
Как получилось, что история забыта? Как произошел такой перекос экономики? Вернемся к бурным изменениям 1989 года.
Окончание холодной войны: демократизация и НПО
Чтобы исследовать эту тему, нужно вернуться в переломный 1989 год. Падение Берлинской стены, «бархатные революции», охватившие Восточный блок государств, застали врасплох ученых и исследователей и зачаровывали телезрителей всего мира. Кто может забыть опубликованные СМИ фотографии молодых мужчин и женщин, стоящих наверху стены, которая десятилетиями разделяла Европу, их возбуждение и тосты с шампанским?
Ученые и комментаторы оценили 1989 год по-разному. Для некоторых крах государственного социализма был триумфом либеральной демократии: простые люди восстали и сбросили ярмо тоталитаризма. Некоторые даже приветствовали это как «конец истории» [Фукуяма 2015] – конец раскалывающей мир идеологии и победу капитализма.
Для российских активистов в провинции 1989 год означал совсем другое. Вместе с телезрителями всего мира Валентина и ее друзья праздновали падение Берлинской стены и сопровождавшую это событие атмосферу демократических реформ. Это было время великого оптимизма и беспрецедентных возможностей в России. Стало возможным организоваться самостоятельно, принять участие в первых демократических выборах, участвовать в дебатах о пути реформ и гражданских задачах. Также это было время для путешествий – налаживания связей и отношений за пределами бывшего железного занавеса, с учеными и активистами на ранее запрещенном и для некоторых очень идеализированном Западе.
Физический демонтаж Берлинской стены сопровождался концептуальным и символическим демонтажем – развалом идеологий и убеждений, реконфигурацией понятийной карты, которая структурировала жизнь в Европе, Соединенных Штатах и на большей части земного шара. Конец холодной войны ознаменовал крах «формы знания и когнитивной организации мира», а также мнимое завершение соперничества сверхдержав [Verdery 1996: 4]. Сразу же после краха коммунизма стала популярна оптимистичная идеализация возможности мировой гармонии. Не только «воины холодной войны», но и ученые, исследователи и активисты самых разных идеологических убеждений считали то время эпохой возможностей. Организация Объединенных Наций планировала усилить свою роль. Она резко увеличила активность сразу после окончания холодной войны, положив начало новому и продуктивному глобальному диалогу по прогрессивным социальным вопросам. В разгар холодной войны возник новый глобальный механизм активизма, поддерживаемый конференциями ООН и пересмотренными бюджетами фондов и спонсорских организаций. В период с 1990 по 1998 год ООН провела четырнадцать конференций по таким темам, как окружающая среда, устойчивое развитие, права человека, положение женщин и социальное развитие [Riles 2001: 187]. В соответствии с новым мандатом «демократизации» международные организации (такие как ООН) вышли за пределы так называемого развивающегося, или третьего, мира в новые независимые страны прежнего второго мира – в Восточную Европу и бывший СССР. Несмотря на крах ведущих нарративов, это было время принятия важных решений и появления нового универсализма, примером которого являются возникновение международных стандартов и руководящих принципов в национальной политике. В политических кругах США и Западной Европы к региону, который до недавнего времени оставался запретным, стали применяться единые для всех концепции и стратегии, такие как «гражданское общество», «социальный капитал», «права человека». НПО стали новыми действующими лицами в этом проекте, они размножились в ходе того, что некоторые исследователи называют «глобальной ассоциационной революцией» [Salamon, Anheier 1997].