Мои веки будто сами собой опустились, скрыв кирпичную стену передо мной и низкорослые тисовые деревца, что росли по сторонам лестницы.
Долго ли я так стояла, не знаю. Вдруг чуть позади меня раздался голос с легким немецким акцентом:
– Вам нездоровится?
Я открыла глаза, повернулась и, вымученно улыбаясь, произнесла:
– Простите. Я вовсе не намеревалась преграждать вам путь.
Стоявший ступенькою ниже мужчина если и был старше меня, то не намного, но на лице его, однако, явственно читался след былой изможденности. Он явно был один из тех немногих, кто пережил Холокост.
– Вы… У вас была семья?
Господи боже мой! Избавь меня от сочувствия незнакомцев!
Я устремила взгляд на янтарную дымку над равнинами Огайо, простирающуюся до самого горизонта. Все же призналась:
– Да. Так что… Так что мне предстоит разговор с раввином.
Он кивнул и проскользнул мимо меня. Отворил дверь и придержал ее передо мной. Жестом пригласив меня войти, проговорил:
– Я здесь по той же причине.
– О… Мне очень жаль.
Я поняла, что вела себя как эгоцентричная дурочка. Очевидно же, что я оказалась не единственной, и множество евреев и евреек совсем недавно, как и я, лишились своих семей… А сколько еще умерло, не оставив никого, кто бы зажег по каждому из них свечу ярзейт и прочитал Каддиш?
Я вошла в фойе. Через открытые двери разглядела успокаивающий свет вечного огня, висящего перед ковчегом в качестве напоминания.
Этот человек… Он, должно быть, прежде чем сбежал из нацистской Германии, перенес массу невзгод и лишений… И вот, когда он уже решил было, что худшее позади, произошло то, что произошло.
И все же он выжил. Как и я.
Вот что нас с ним роднит. Мы оба выжили.
И в нас обоих жива память.
* * *
Трудно сидеть шиву[7] в доме гоев, и я пошла на компромисс сама с собой и назвала «домом» только нашу спальню. Не объяснять же мне миссис Линдхольм, почему непременно следует закрыть все зеркала во всем доме плотной тканью и зачем скорбящему сиднем сидеть неделю на полу или, по крайней мере, на низенькой табуретке?
В спальню вошел Натаниэль и увидел, как я, расположившись прямо на полу, прикалываю булавкой оторванный кусок ленты к своей сорочке. Ленту я использовала вовсе не потому, что недостаточно скорбела. Просто хотелось избежать разговора о том, зачем я порвала только что купленное.