Стена над здоровенным мягким диваном представляла из себя красочное панно. Широкие мазки различных оттенков складывались в замысловатые геометрические узоры. Панель экрана домашнего кинотеатра, дюймов восемьдесят, не меньше. Барная стойка. Камин настоящий, ух ты, это в многоэтажке! По блестящему светлому ламинату ломаной лентой изогнулась широченная полоса черных костяшек с белыми точками.
Димка присмотрелся внимательней к полу. Архитектор явно никогда не играл в забаву советских пенсионеров. Фишки были сложены невпопад. Шесть и два. Один и четыре. «Вот же лошара!»– хмыкнул Дима. Его учил этой игре еще дед, с которым опасались садиться самые бывалые «козлятники».
Но лошарой оказалась сама Света. Эскиз дизайна квартиры она выполнила лично. Света любила Димку. Ей была пофигу его ментовская служба. Это был ее мужчина. Высокий, под два метра ростом, крупный, с открытой детской улыбкой. Порой откровенно безбашенный, постоянно шутил и смеялся. Она хохотала над его рассказами. Но девушке не всегда удавалось понять, о чем он на самом деле думает. Этим, кстати, Дима напоминал ей папу. И только.
Когда парочка оставалась наедине, Света обожала изучать любимого мужчину. Начинала сверху. Проводила пальчиком дугу по лбу с широкими густыми бровями, бритой щеке. Потом спускалась к поросшей жесткими волосками груди.
Особо девушку интересовали небольшие шрамы на лице. Их было два. Продолговатая ниточка под левым глазом заканчивалась звездочкой на скуле. Как будто бежала слезинка, а потом застыла. Шрамы были явно давние, но не обычного розоватого цвета, а черные. Как тату.
Похожие штуки она видела в американских боевиках. Там такие слезки часто носили киллеры. Словно в издевку, якобы жертв оплакивали.
Света ошибалась. В далеких Штатах это часто означает лишь то, что владелец побывал за решеткой. Иногда слезы подчеркивают горький стыд за прошлое, который просто разрывает сердце зэка. Типа, человек сожалеет, но вынужден нести эту боль в себе. Иногда их наносят те, кто, мотая срок, не смог проводить близких людей в последний путь. Плакать же в тюрьме не принято. Вот и выражают свое горе в виде чернильных капелек на щеках.
– Расскажи мне, котик, – как-то попросила она, свернувшись рядом калачиком, откуда у тебя это? – и погладила шрамы.
Димка усмехнулся: «Да, так, ерунда». Потом лениво потянулся, прижимая рукой податливое тело поближе: