– У-у-у! Соронокица, ты чего натворила? – Никто не знает, что означает слово «соронокица», даже сам дед, но он так называет меня, когда по-доброму сердится. Поэтому я всегда знаю, что я что-то натворила, но ничего мне за это не будет. Как и сейчас. Дед смотрит на морковные попки, которые плавают вместе с головастиками на поднимающейся поверхности воды. На деда из бочки смотрит тощая девочка в косынке и бантиках из маминого платья и присоединившийся к ней мужчина в белой кепке с пластиковым козырьком.
– Это я головастикам, чтобы поели, – на всякий случай оправдываюсь я.
Дед снимает с шеи детское пластмассовое ведро, наполненное смородиной, вместо ручки у ведра длинная разлохматившаяся верёвка. Потом чего-то ворчит про бабушку, которая ругаться будет, про то, что вода зацветет, что головастики не едят морковку, и вообще, «что они там себе думают в управлении – напор в шланге такой слабый, что бочку воды уже полчаса набрать не можем!» Растопырив пальцы, дед опускает руку, водит ей в бочке, как бабушка половником с дырками, когда мешает варенье, и морковные попки, ударяясь о широкую ладонь, оказываются в ловушке.
– Иди, в компостную яму кинь.
Я аккуратно беру улов и тщательно разглядываю, чтобы вместе с ботвой не захватились и головастики, затем наклоняюсь над бочкой, киваю тощей девочке, которая поднялась уже выше середины, взглядом наказывая следить за бочкой, и бегу в конец огорода. Мне очень там не нравится. Мама говорит, что раньше, когда она была маленькой, в этой части сада, под яблонями, ставили стол и стулья. Приносили самовар и по вечерам, после бани у соседа, пили чай со всякими листьями и ягодами с огорода и смотрели на звезды. Сейчас это пространство захватили колючие кусты малины, которые разрослись и «давно их пора уже повырубать, ягода на них чахлая, только место занимают, лучше уж картошку туда засадить», – так говорит бабушка, когда пытается пробраться через них в погреб. А ещё тут стоит туалет, я его боюсь, поэтому бегаю либо в кусты, либо терплю, пока мы не вернемся в город. Слишком уж страшно, что паук за попу укусит, да и старая газета не самая приятная туалетная бумага. Фу!