Девушка со злостью втянула в себя воздух.
– Подожди! Ты же знаешь, что я не смогу сбежать, даже если будет возможность. Поверь мне, сейчас больше всего я хочу отсюда выбраться, но в моём состоянии это крайне затруднительно, – она приподняла подол платья, демонстрируя израненные, опухшие ноги.
Военный постоял некоторое время, по-видимому, взвешивая все «за» и «против», после чего отдал приказ:
– Пусть женщины подготовят, – Фань Мо Джун кивнул одному из солдат, тут же куда-то побежавшему. Сам же генерал повернулся лицом к Соне и внимательно осмотрел её раны.
Взяв висевшую на решётке длинную верёвку, первый из шептавшихся открыл дверь. Свободными остались только ноги и голова связанной.
Каждый шаг давался с трудом, Сона не могла быстро идти. Мо Джун её не торопил. Он завёл пленницу в какую-то просторную палатку, после чего узлы развязали.
– Здесь найдётся всё, что тебе может понадобиться, – с этими словами он подозвал слугу, нёсшего мужскую одежду простолюдина. – Надень и не смущай солдат.
– Благодарю, – искренне ответила Сона, пытаясь прочесть в тёмно-серых глазах офицера свою дальнейшую судьбу.
«Оттенок металла… Серые глаза у азиата? Точно, по чертам видно, что он метис. Как я раньше не заметила?»
– После тебя желает видеть Его Высочество. – Мо Джун вышел, оставив её с обитающими в шатре женщинами и конвоиром, который, как истинный джентльмен, сразу же потерял интерес к вверенной его наблюдению пленной, поскольку всё внимание солдата заняли хозяйки палатки.
Сону уже ждали ночная ваза и таз с чистой водой и сухим отрезком ткани для умывания. Какая-то немолодая женщина помогла ей привести себя в порядок, обработать ссадины и занялась её волосами:
– Как же ты так, бедняжка, угодила?
– По божьей воле, – иронично ответила Сона. – А вы в лагере почему? Вас увели насильно?
– Все мы пошли, хоть не до конца, но по своей воле. Солдаты щедрее бедняков, а если удастся понравиться офицеру, так можно открыть собственный чинлоу[21]. Главное – чтоб о том не прознали его наложницы. – Женщина наклонилась к уху Соны. – Хочешь, и тебя примем, – некогда доброе лицо теперь казалось пошлым и ужасно неприятным, – уверена, многие захотят испробовать иностранку.
Куртизанка ещё долгое время вглядывалась в испуганное лицо Соны, затем хмыкнула и, не сводя с неё по-прежнему оценивающего взгляда, помогла переодеться в великоватый мужской костюм.