– Знаешь, мне кажется, не о том переживать надо.
– А о чем? О мировой скорби? О том, что в две тысячи
двенадцатом году астероид может прилететь?
– Выдохни! Сейчас технику подгоним к медпункту, оставим под
присмотром наших, проверим пустые цеха. Дальше видно будет.
– А да ну тебя! Если прохлопаю сейчас трофеи – век
себе не прощу. А уж Николаич тем более.
Тут новый командир прав на все сто. Заболевший Николаич будет
поминать своему преемнику такой провал долго.
Пока наши разбираются с добытым трофеем, успеваю заскочить на
кухню – опять повару что-то понадобилось, о чем сообщила все
та же тощенькая девчонка, от которой уже густо пахнет соляркой,
видно, заняла место истопника. Ну да солярка – не ацетон,
потерпим. Еще девчонка ухитрилась перемазаться сажей, но зато кожа
порозовела, не такая восковая, как была совсем недавно, –
подкормил повар помощницу.
– Я, собственно, хотел с вами посоветоваться, –
начинает толстяк.
– Слушаю вас, – не менее политесно отвечаю я.
– У меня кончились консервы и манка. Принесли небольшой
мешок картошки. Варить просто картошку – смешно, очень уж
мало. Чистить некому и нечем. Вы не могли бы сообщить командованию,
что нужны продукты и, знаете, чтоб вас всякий раз не дергать, связь
бы неплохо организовать.
– Хорошо, это сделаем.
Тут я вспоминаю рассказы нашего преподавателя, отработавшего лет
тридцать в Заполярье, и предлагаю повару раздать картошку, чтоб
особо настырные клиенты ели ее потихоньку сырьем – из расчета
полкартофелины на нос в сутки.
– Как витамин С? – схватывает повар суть.
– В точку.
– И помогает? – интересуется повар.
– Наш преподаватель так успешно от цинги лечил.
– Хорошо, попробую, – усмехается печально толстяк.
– Ждете, что утром бедлам начнется?
– Да. Неясно, по какому пути эта публика пойдет.
– Да уж, путей много.
– Нет, тут вы неправы. Путей мало. Всего три.
– Мало?
– Конечно. Вот послушайте, это еще Гумилев написал.
И толстяк-повар с чувством декламирует стих весьма
пессимистического настроя: и тот, кто созидает башню, погибнет,
сорвавшись с верхотуры, и тот, кто разрушает, попадет под обвал
плит, а тот, кто убежит искать тихое место, нарвется на хищную
пантеру, и всей радости для людей – самому выбирать себе
смерть. Не понимаю, к чему клонит толстяк, и прямо об этом
говорю:
– Собственно, Гумилев тут только и сказал, что мы все
умрем. И что дальше? Смысл-то декламировать?