– Открой капот!
– Что? – лейтенант ошеломленно глянул по направлению взора нарушителя, – Наш механик говорит, все в норме…
– Говно твой механик, – пробормотал Михалыч под нос и, не оборачиваясь, бросил золотоволосому Дон Кихоту, – Отвертку дай!
Тот гипнотически подчинился, а офицер так же машинально сунул руку в кабину и нажал нужный рычажок.
Обладатель багровой лысины запустил ручищи в нутро полицейской «астры», пошарил, пошептал, потом достал из кармана замасленного комбинезона какую-то штыкообразную железку, еще поколдовал… И недовольное фырканье мотора в минуту сменилось чуть слышным сыто-кошачьим урчанием. Глаза инспектора полезли на лоб.
– Через неделю заедешь на базу, Ворошилова, семнадцать. Закрепить надо. Спросишь Гену. Будет летать, как ласточка, расход вполовину. К тебе, морковка, это тоже относится. Запомнил? Гена, Ворошилова…
– А если будете в рейсе? – уже иным, не строгим, а человеческим тоном поинтересовался мужчина в форме.
– Нет! – ощущение всемогущества переполняло наладчика. Всё, больше ни капли!.. – Не будет никаких рейсов!
– Сколько… – лейтенант спохватился, повернулся к Елене: – Сколько стоит ваше зеркало?
– Два… – но спаситель перебил.
– Пятьдесят! Установку беру на себя!
Служитель порядка протянул ладонь к виноватому.
– Есть?
Тот вытащил мятый бумажник, отдал весь. Хозяин дороги извлек купюру, вернул мошну, внимательно взглянул на потерпевшую, улыбнулся и протянул деньги не ей, а девочке.
– Больше претензий, надеюсь, не имеете? Тогда освобождаем проезжую часть!
Уже полицейская машина, стремительно стартовав, потерялась в потоке. Уже выруливал Михалыч, неожиданно для самого себя включив поворотник, а эти двое все стояли, сцепившись взглядами, как абордажными крючьями. Требовательные рывки за рукав не действовали.
Наконец он, почувствовав: еще чуть-чуть, и придется отвечать за неположенную стоянку, достал и вложил в безвольные пальцы визитную карточку.
– Позвоните. Вам должно хватить, на восстановление. А поставлю я сам, только позвоните. Сегодня вечером, обязательно!
– Да, восстановление… – она, с усилием вырвавшись из голубого омута, обернулась к дочери.
Серебряная ракета, рыкнув на прощание, умчалась.
Ноги какое-то время оставались ватными, но одновременно с хлопком закрывшейся двери, отрезающей от внешнего мира, пришло отрезвление. Устами младенца, как говорится.