Я увидел слезы на глазах старика. Он до последнего оттягивал их появление, но теперь не мог больше… я подошел к нему и сел перед ним, положив свою ладонь ему на колено. Я посмотрел в его глаза, которые он старательно отводил в окно…
– Ганс, говорите… расскажите, вам станет легче… так всегда…
– Я не смог помочь этому пареньку, потому что не смог пойти против системы. Да и кто бы смог? – оправдываю я себя теперь… На утро его нашли изуродованным и замерзшем в снегу в следах испражнений, с многочисленными побоями. То, что создала однажды природа – тело человека – они превратили просто в кучу собачьего дерьма… Ничего не осталось от молодого человека. От молодого паренька… Эти глаза… Вот этой самой ладонью…, – Ганс положил свою руку поверх моей, – я закрывал его застывшие глаза этой самой ладонью. В них было детское, совсем детское отчаяние. Нет, это, конечно же, не то слово. В них…
В какой-то момент я почувствовал себя личным психоаналитиком Ганса. И даже изменил манеру поведения с ним. Знаете, как это обычно бывает, разговор начинается с фразы: «так вы говорите…», а потом внезапно крутой речевой или стилистический поворот… Я отошёл от старика на свое место и поступил именно так:
– И именно в лагере вы познакомились с Еленой?
Я понял, что вопрос был задан в нужное время в нужном месте. Как некая разрядка…
– Нас всегда разделяла лишь рабица на этом поле непаханых возможностей жестокости и смертельной пытки. Каждый из нас был измучен голодом. В таком состоянии, вообще-то, не до любви. Но у нас случилась любовь. Настоящая, как я, полагаю. Такая и бывает в книгах. Она грезила о материнстве. И однажды я увидел, как она впала почти в сумасшествие. Мне действительно показалось, что на руках она кого-то держит. Хотя это были куски материи, но она держала их так, как удерживают младенца. И медленно вальсировала с ними на фоне работающей массы. Так я её заметил. И не заметно подошел к краю ограждения. И тихо позвал. И она вначале остановилась. А после повернула на меня голову. Даже невыносимая лагерная жизнь не смогли изуродовать красоты её лица. Она была невероятно красивой женщиной. Под черным платком скрывались спутанные, но бесспорно шикарные, густые светлые волосы. Правильный овал лица, большие голубые глаза.
Она подошла ко мне. Прислонила ладонь к заграждению. Я прислонил свою ладонь тоже. Но в это время с вышки послышался оглушительный крик, началась пальба. Пули заплясали по земле прямо у наших ног. Елена закричала и отпрыгнула в сторону. Из рук выпал «ребенок». И она посмотрела на груду материй с нечеловеческой тоской и жалостью. Потом на меня. Потом на вышку. Нам ничего не осталось, как вернуться к работе. Но с тех пор, каждый вечер, после смены мы приходили в условленное место для встречи. Там под ограждением был небольшой подкоп. Вполне приемлемый для того, чтобы перебраться на сторону друг друга. Территория была на отшибе, окружалась кустами. И здесь практически никогда не было ни собак, ни надзирателей. В 23:00 каждый из нас обязан был явиться в условленное место. И это превратилось в настоящий ритуал. Поразительно. Но мы почти не разговаривали. Мы приносили друг для друга крохи еды, которые удавалось урвать с обедов, я хорошо знал нашего повара – тоже из заключенных и иногда он давал мне фрукты или же овощи. Признаться, по правде, я был девственником на тот момент. Ну, вы понимаете?